Доктор Крюк
Шрифт:
Ну не специально же калечить матросов? Что-то в этом есть, конечно, но кажется я не дошел до такой крайности.
Я снова думаю о вчерашнем. Об операции. О спасении пирата. Пятьсот очков — это много. Но я не могу каждый день спасать жизни. Это нереально.
Нужно найти другой способ. Способ пассивного капания этих «ов».
Я оглядываю свою убогую каюту.
Взаимодействие с другими носителями. Вежа говорила об этом. Но кто эти носители? Где их искать? На этом пиратском корабле?
Создание новых способов взаимодействия с реальностью. Что
Задания. Вежа говорила о заданиях. Но какие задания? Кто их дает? Только ли капитан?
Я сажусь на топчан. Нужно подумать. Сосредоточиться.
Я — врач. Я привык решать сложные задачи. Я привык находить выход из безвыходных ситуаций.
И сейчас я тоже найду выход. Но с чего начать?
Я смотрю на свои руки. Это руки врача, которые спасали жизни.
Может быть в этом и есть ответ? Может быть моя профессия, мои знания и есть ключ к моему спасению, к моему омоложению?
Нужно подумать об этом. Серьезно подумать.
Вежа молчит, лишь где-то на периферии сознания мерцает напоминание о тающих очках влияния — как песок, утекающий сквозь пальцы.
Мысли мечутся. Надо завоевать доверие местных. Звучит почти издевательски. Я — чужак, старик, выброшенный на берег после кораблекрушения, бормочущий себе под нос невнятные слова. Да еще и врач. В глазах этих просоленных аниматоров-головорезов я, наверное, выгляжу, как безобидный, но слегка тронувшийся умом городской лекарь, которого и на абордаж-то брать стыдно. Ну они сами тоже с кукхой в голове.
И все же я должен попытаться. Даже если это заведомо провальная затея. В конце концов, что я теряю? Хуже, чем сейчас, уже не будет. А вдруг, если я смогу убедить их в своей полезности, смогу хоть немного изменить их отношение ко мне.
Моя профессия — вот единственное, что у меня есть. И, кажется, я знаю, как это использовать. Антисанитария. Эта зияющая дыра в их броне. Это рассадник болезней, который рано или поздно потопит этот корабль, вместе со всеми, кто на нем находится.
Идея кажется безумной. Предложить этим актерам-пиратам соблюдать гигиену? Да они меня на смех поднимут! Но это мой единственный шанс доказать, что я не просто балласт. Что я могу быть полезен.
И, кто знает, может быть, в глубине души эти люди тоже хотят жить.
С этой зыбкой надеждой, смешанной с горьким привкусом неизбежного провала, я и отправляюсь к капитану.
Каюта капитана — это отдельный мир хаоса и относительного порядка. Здесь пахнет не только сыростью и гнилью, как в моей конуре, но и крепким табаком, ромом и порохом.
Бартоломью «Черный Клык» Роджерс, собственной персоной, восседает за массивным столом, заваленным картами, счетами, недоеденными объедками и бутафорским черепом какого-то несчастного. Судя по размеру, череп явно не человеческий. Наверное.
Кроме капитана, в каюте еще двое. Один — тощий, как щепка, пират с крысиным лицом. Сквиббс, кажется. Он что-то быстро строчит гусиным пером в толстенной книге, похожей на гроссбух. Второй — молчаливый громила, похожий на ожившую скалу. У него
— Капитан, — начинаю я. — Я хотел бы обсудить с вами один весьма важный вопрос.
Роджерс отрывается от изучения карты, испещренной какими-то непонятными значками, и медленно, словно нехотя, поворачивает ко мне голову. Его черные, как угольки, глаза прищурены. Взгляд тяжелый, недобрый.
— Говори, док, — цедит он сквозь зубы, выпуская облачко вонючего дыма. — Только покороче. И без своих заумных словечек. Я в них все равно ни бельмеса не смыслю.
Я делаю глубокий вдох. Как же вы достали, хреновы аниматоры.
И я начинаю говорить. Говорить о том, о чем, скорее всего, никто из этих людей никогда не задумывался на фоне всеобщего помешательства своих ролей. Ну куда им, если они в полном погружении в роли? Я говорю о гигиене. О чистоте. О том, что грязь, немытые руки, гниющие отбросы — это не просто неприятно, а смертельно опасно. Что это — прямой путь к болезням, к эпидемиям, которые могут уничтожить весь корабль, быстрее, чем любой шторм или вражеский фрегат.
Я говорю и чувствую, как с каждым словом надежда тает. Как об стенку горох.
Роджерс слушает молча, постукивая костяшками пальцев по столешнице. Сквиббс перестает писать и смотрит на меня с нескрываемым презрением. Молчаливый громила кажется, вообще меня не слышит, уставившись в одну точку на стене.
— … и поэтому, капитан, — заканчиваю я, — я предлагаю ввести на корабле некоторые правила гигиены. Обязать команду мыться, стирать свою одежду, кипятить воду перед употреблением…
Роджерс взрывается. Он не просто смеется — он хохочет, запрокинув голову, так, что видны его желтые, прокуренные зубы. Его свита угодливо щерится.
— Ты что, док, совсем спятил? — Он бьет кулаком по столу с такой силой, что подпрыгивают чернильница, карты и тот самый череп. — Да мои парни скорее передохнут от тоски, чем от какой-то там выдуманной тобой заразы! Они — пираты! Свободные люди моря! А не какие-то неженки!
— Но, капитан… — Я пытаюсь возразить.
— Молчать! — рычит Роджерс. — Я сказал — нет! И чтоб я больше не слышал от тебя подобной ерунды! Ты — док. Твое дело — латать дыры в наших шкурах, когда нас подстрелят или порежут. А в остальное не суйся!
Он резко отворачивается, давая понять, что аудиенция окончена.
Вот же бараны! Ну ладно, я предупреждал.
Сквиббс скалится, глядя на меня. Молчаливый громила по-прежнему не проявляет никаких признаков жизни.
Я разворачиваюсь и ухожу. Ну и подыхайте, заигравшиеся актеришки.
План с треском провалился. Надежда умерла, не успев родиться.
Что же делать? Как мне пробить головы этих толстолобых? А надо ли? Чем больше будут болеть — тем больше надо лечить. Чем больше лечить — тем больше очков влияния.