Дол Заповедный

Плашевский Юрий Павлович

— А при чем же тут Кудеяр? — вдруг спросил он.

— И ты не спеши, — усмехнулся Ворон. — Кудеяр еще появится. А сначала царю Ивану да князю Юрию надо встретиться.

— И где же это им пришлось? — спросил недоверчиво Степан.

— Под Казанью. В ту пору, как царь Иван Казань-город брал, Юрий в его войске безвестным ратником службу нес и храбр оказался. Однажды в ночь послан был Юрий с донесением к князю, к воеводе Петру Федоровичу Охлебишину. Возвращается. Место глухое. Время позднее. Слышит — шум оружия, бьются между собой воины. Подъезжает, видит — русский латник

супротив двух татар бой ведет и уже изнемогает. Бросился Юрий на помощь, и враз они вместе обоих татар положили. Всмотрелся, однако, и обмер: видит, что латник — это царь Иван. Глядит царь на своего избавителя, говорит: чем мне тебя наградить, скажи, и кто ты есть? А князь Юрий вплотную на коне подъехал, в лицо Ивану заглянул, шепчет недобро: чем сын Елены Глинской может наградить сына царицы Соломонии? Вмиг царь Иван понял, кто перед ним. Побелел, как мертвец, и рухнул наземь, будто бездыханный. Смотрит на него недвижимого князь Юрий дико, и соблазн в его сердце вдруг змеей шевельнулся. Место глухое. Время позднее. Рядом — мертвые татары. Пред ним — Иван, беспомощный, как спящий ребенок. Один удар — и нет царя Ивана, и все так поймут, что пал царь в бою с врагом. И открыта князю Юрию дорога к престолу.

— Ну? — прошептал Томила. — Ну? И что же?

Трудно передохнул Ворон:

— Задушил ту змею в своем сердце Юрий и ускакал прочь. Как ветер умчался, навсегда — от войска, от Казани, от людей — в леса, в дебри. В те поры и появился нежданно-негаданно Кудеяр…

Недобро усмехнулся Степан и спросил:

— Мысленное ли ты дело, Ворон, рассказываешь? Это, по-твоему, выходит, царской крови князь Юрий — Кудеяр и есть?

— Ах ты, боже мой! — всплеснула руками Серафима. — И зачем это!

— Кто уши имеет, тот пусть сам и слышит, — отвечал Ворон, — думает. Чего каждому разжевывать? Кудеяр он Кудеяр и есть. Кто ветром служит, тому, знаешь, дымом платят. Так и у Кудеяра вышло — все, что ни было, — дымом развеялось. Потешил душу с ватагой, пощипал бояр, купцов на больших дорогах, поймал казны немалыя, а потом пропал, сгинул, и не слыхать про него теперь ни в каких концах, будто и не было. Ни про него, ни про ватагу Кудеярову.

— Куда ж сгинул?

— Пойди, спроси, — усмехнулся Ворон.

— Нет, уж пусть лучше другие ходят, спрашивают, — покачал головой Томила, — а наш путь известен: дол заповедный, где руки трудятся, а душа счастлива.

— Туда, где рай земной? — блестя черными глазами, спросил Эмет.

— Туда. С нами хочешь?

— Хочу.

— А ты? — Томила повернулся к бобылю.

Тот покачал головой:

— Нет, не хочу. Я сам по себе проходящий.

V. Беседа в дебрях

С утра сеял мелкий дождь.

Лес шел все гуще. Деревья стояли стеной. То был вокруг осинник, а то целыми верстами ели тянулись — черные, высокие, косматые. Лесная дорога делалась все уже, а куда она вела, и сказать нельзя было.

Пятеро по-прежнему шли все на восход солнца — и далеко уже забрели, как-никак — второй месяц шагали. Лето уже кончалось, подступала осень. Шли и шли через леса, через поляны лесные, через речки. Начались

потом уж и холмы — сначала пологие, потом все выше, да круче. И они тоже все поросли лесом.

По Заволжью первое время нет-нет и попадались селения — и русские, и татарские. Татарских было, однако, больше. Но чем дале брели Ворон и его спутники, тем народу по лесам, да по прогалинам лесным попадалось все меньше. Впереди угадывалась пустыня. Но они, кажется, той пустыни и жаждали, хоть каждый шаг давался все труднее.

Кормились больше все рыбою. Иной раз в дуплах у пчел мед брали. Едва на отдых под вечер становились, Серафима все вокруг обходила, приносила грибы, которых здесь великое множество. И грибы жарили, ели.

Эмет нес с собою лук и стрелы. Однажды свалил лося, которого тут же освежевал и разрубил на части. Куски лосятины, посолив, несли с собой несколько дней, постепенно пуская их в пищу во время привалов. Мясо жарил Томила. Он натирал его лесными кореньями и травами; потом разводил костер, а когда прогорало пламя, сгребал красные уголья в кучу. Насаживал мясо на тонкую жердь и держал над жаром, поворачивая то одним, то другим боком. То, что поджаривалось и было готово, отрезал длинным, острым, как бритва, ножом и оделял спутников своих, сидевших вокруг.

Тянуло дымком, пряным духом поджаренного мяса. Вокруг лежала ночь, лес полнился шорохами, то близкими, то далекими вскриками ночных птиц. То был малый мир путников, их зыбкий уют, который скрашивал отдых после долгого шаганья по лесным чащобам.

Тут же, рядом, лежала поклажа, — туго увязанные мешки с их нехитрым скарбом и стоял, прислоненный к дереву, Эметов лук из двух громадных бычьих ребер, связанных жилами воедино, выкрашенный яркой красной краской. Он был невероятно туг. Чтобы накинуть тетиву, Эмету каждый раз приходилось звать кого-нибудь на помощь — Степана или Томилу. Зато и посылал тот лук стрелы со страшной силой — лося, которого подстерег Эмет, пронзил насквозь, так что наконечник стрелы вышел с другого бока, — и зверь рухнул замертво.

В тот день поднялись рано — на рассвете зачастил дождь — и решили от него уходить. Все лучше идти, чем сидеть в дырявом, наспех поставленном шалаше.

Когда день начал меркнуть, дождь стих, небо слегка очистилось, открылся вдали стылый красный закат. Тут и углядели путники в стороне, по левую руку от тропы, невеликую лесную избу с крышей, поросшей мохом. Свернули.

Ворон приказал всем стоять, а сам медленно обошел вокруг избы и ее оглядел, и все ближнее место. Насторожившись, смотрел, водил носом, будто принюхивался.

— Ну? — спросил Степан.

— Да ничего, — подумав отвечал Ворон. — Человечьим ближним духом будто и не пахнет. Захаживают сюда, наверно, но не часто. Люди, кажется, добрые. Видишь — дверь снаружи бревнышком подперта. И окна не дырявы, и каждое паюсом, рыбьим пузырем, затянуто.

Внутри оказались сени, да горница с большой печью. В горнице — стол, по стенам — лавки. Все просто, чисто.

Томила усмехнулся:

— Будто кто ждал, да все устроил.

Серафима устало опустилась на лавку, скинула свой мешок с плеч, сказала тихо: