Дол Заповедный
Шрифт:
— До чего хорошо. Крыша над головой.
Она занялась печью, осмотрела ее, вычистила. В сенях нашла кадь, при ней два деревянных ведра. Эмет взял их, пошел по воду — где-то неподалеку бормотал ручей. Степан с Томилой достали топоры, пошли добыть дров, сушняку.
Ворон шагал по избе, делался все задумчивее. Остановился, сказал Серафиме:
— А Томила ведь дело сказал: будто кто ждал… Но то все ничего, только бы знать, с добром ли?
…Печь дышала жаром. Сварили в казане кусок лосятины. Поели. Из
— Что ж, спать пора? — Ворон встал. — А засов у двери есть?
Томила шевельнулся, сказал сонно:
— Есть.
— Хороший?
— Хороший брус, крепкий.
— Ну, ладно. Устраивайтесь. Я еще выйду, погляжу.
Вернулся Ворон не скоро. Задвинул засов, сел на лавку. Эмет, Томила да Степан уже улеглись, тихо посапывали. Оставалось еще место ему — у одной стены, у другой — Серафиме. Она спросила:
— Все ходишь, все смотришь, Ворон. А что?
— Сам не знаю. Но чую: уж больно все нарочито. Ну, ладно. Поглядим. А пока будем спать.
Задули лучину и легли, каждый у своей стены. И ночь прошла тихо. Из притворенной печной дверцы долго глядели красные уголья, покрывались пеплом.
Наутро день выдался серый, тихий. Дождя не было, но тучи лежали низко. Решили не торопясь, но и не мешкая — идти дальше. Когда утром в горнице собрались за столом поесть, в дверь крепко постучали.
— Во имя отца и сына и духа святого, — сказал за дверью дребезжащий голос.
— Аминь, — отозвался Ворон. Быстро встал, пошел к двери. — Во имя отца и сына и духа святого, — отодвинул засов, отворил.
Вошел человек ростом повыше среднего, в нагольном бараньем кожухе, в новых лаптях, с посохом в руке. На голове шапка черная, высокая, вроде монашеской, борода долгая, козлиная, редкая.
Оглядел сборище в горнице вострыми глазами, поклонился:
— Во здравие.
— И ты будь здоров, добрый человек, — ответствовал Ворон, — садись к столу.
— А ты откуда знаешь, что я добрый? — сощурился пришелец. — Смотри, не продобрись. Человек, он смутен бывает, правду про себя не сразу сказывает. А за хорошее слово спасибо. Сяду.
Снял кожух, шапку, пристроил вместе с посохом в сенях, в углу. Сел на лавку рядом с Серафимой. Вернулся на свое место и Ворон.
Серафима взяла еще миску, достала из казана кусок мяса, подала с поклоном. Человек перекрестился, взял.
— Ионой меня зовут, — сказал он. — А тебя? Ты кто?
— Мужняя жена. Серафима.
— А чья? Его? — он кивнул на Ворона.
— Его.
— Хорошо, — Иона жевал мясо, оглядывал сотрапезников.
— Мужа моего имя христианское — Ефрем, — продолжала Серафима, — а прозвище — Ворон. А это — Степан, а это — Томила, а это — Эмет. Он из орды, а мы от Москвы
— Ну? И что же на Москве? — спросил Иона. — Здоров ли царь-государь Иван Васильевич?
— Коли тебе интересно, царь Иван, говорят, слава богу, здоров, — мрачно сказал Томила. — Да что толку? Сын его старший, именем Иван же, государь-наследник, — умер. Да не просто, а злой смертью…
— Ну? — Иона растерянно оглядел застольщиков. — Да как же это? И верно ли? И кто же сказал, что злой погибелью? Да ведь это всем пагуба!..
Ворон покивал головой, воззрился прищуренным глазом в Иону:
— Ну, пагуба… А ты — что? Будто мало наслышан, что доселе творил царь Иван? А что верно — так уж верно. Инок один сказывал: им в монастырь вклад большой от царя прислан, молитвы держать и поклоны братии монастырской класть по убиенном рабе божьем Иване.
— И чтоб все то — и молитвы, и поклоны — до скончания века было, — тихо прибавил Степан. — По всей Москве шепот идет — царь-де в сына посох метнул, гневом опалившись. Сына и не стало. Да ты что — впрямь ничего про то не слышал? Ну и глухомань у вас!
— Не, не слышал, — в странной задумчивости покачал головой Иона. — А еще что?
— А еще то, что царь Иван государство свое разорил. — Это тебе ведомо?
— Про то ведомо. Про то мы слыхом слыхали. А как все ж разорил-то?
— Очень просто. Все на войну истратил. Ась? Лет двадцать, почитай, иль больше Ливонию воевал, да не завоевал царь Иван. Земля и запустела. В деревнях — шаром покати. Народушко разбегается.
— Как вы? — Иона усмехнулся.
— А что? Мы — как все, — опять вмешался Томила. — Да и ты тоже. Разве нет?
— Я тоже — что бог даст. А что царь Иван Ливонию не завоевал — на том его вины нет.
— Как это — нет? — сказал Ворон. — Царь он или не царь?
— Он-то, конечно, царь, — задергал козлиной бородкой Иона, — да удачи ему не было.
— Почему?
— Воеводы не те.
— А где ж те? — ощерился Ворон.
— Какие — те?
— Те, что ему Казань, да Астрахань завоевали, под высокую его руку подвели? Ну?
— А бог весть.
— Не можешь сказать? А чего разговор затевал? Чего? — не отставал Ворон. — Теперь говори!
— Да обожди ты, черт!
— Не можешь? — повторял Ворон. — Так я тебе скажу: псам, кромешникам отданы.
— Каким кромешникам?
— Что кромешникам, что опричникам — все едино — на съеденье отданы.
— Опять все про то же, — вздохнула Серафима. — Неужто не надоело? Как соберутся, знай одно — про царя Ивана. Пейте вот лучше, — она подала каждому в деревянных чашках горячий сбитень.
— Нет, отчего ж, поговорить всегда хорошо, — Иона оглядел сидящих. — Так и познакомимся. Про опричников царских я знаю, а что кромешниками их кличут — не знал. И давно?