Долгий путь
Шрифт:
Нас теребили со всех сторон, и в конце концов мы очутились в зале ожидания, откуда нас по очереди вызывали на медицинский осмотр.
Когда настала моя очередь, я зашел в рентгеновский кабинет, затем побывал у кардиолога и у зубного врача. Меня взвесили и обмерили с ног до головы, задали кучу вопросов о болезнях, перенесенных в детстве. В конце концов я угодил в кабинет врача, перед которым лежала полная история моей болезни со всеми заключениями специалистов.
— Невероятно! — воскликнул врач, просмотрев историю болезни.
Я взглянул на него,
— Уму непостижимо! — повторил врач. — На первый взгляд у вас не удалось обнаружить ничего серьезного.
Стараясь изобразить на своем лице живой интерес к его словам, я неопределенно кивнул — признаться, я плохо понимал, что все это значит.
— В легких чисто, сердце в порядке, давление нормальное. Просто невероятно! — опять повторил врач.
Покуривая сигарету, которую он мне дал, я пытался осознать невероятность этого события, пытался вообразить себя героем невероятного события. Мне хотелось сказать этому врачу: невероятно совсем другое, невероятно то, что я жив, то, что я вообще остался в живых. Даже если бы у меня не было нормального давления, все равно то, что я вообще остался жив, сущее чудо.
— Конечно, — продолжал врач, — у вас нашли несколько кариозных зубов, но в конце концов что вы хотите…
— Да, уж это совсем пустяки, — ответил я, чтобы хоть что-нибудь ответить.
— Вот уже второй месяц, как передо мной проходят узники концлагерей, — продолжал он, — но вы первый, о ком можно сказать, что у него как будто все в порядке.
Взглянув на меня, он добавил:
— По крайней мере, на первый взгляд.
— В самом деле? — вежливо переспросил я.
Он снова пристально взглянул на меня, словно боясь обнаружить признаки какого-то тайного недуга, не замеченного специалистами.
— Хотите, я открою вам один секрет? — спросил он.
Признаться, я совсем этого не хотел, все это было мне совсем неинтересно. Но ведь он не для того задал свой вопрос, чтобы я и впрямь ответил ему, хочу ли я услышать то, что он решил сказать. Он все равно скажет мне то, что решил сказать.
— Я имею право открыть вам это, коль скоро вы совсем здоровы, — пояснил он.
Затем, после непродолжительной паузы, добавил:
— Конечно, на первый взгляд.
Опять эта дань научным сомнениям. Он привык к осторожности, этот человек, понятное дело.
— Так знайте же, — объявил он, — большинство узников, прошедших за эти недели через наши руки, долго не протянет.
Врач увлекся — видно, эта тема всерьез занимала его. Пространно и с полной медицинской обстоятельностью он объяснил мне, каковы должны быть для человеческого организма неизбежные последствия пребывания в концлагере. И очень скоро мне стало стыдно, что я вышел оттуда совсем здоровым… по крайней мере, на первый взгляд. Еще немного, и я сам начал бы думать, что это весьма подозрительно. Еще немного, и я попросил бы у него прощения за то, что остался в живых, что у меня еще есть надежда остаться в живых.
— Говорю вам, большинству из вас не выкарабкаться. Сколько
Мне очень хотелось сказать ему, что вся эта история меня больше не интересует, что я поставил на ней крест. Мне очень хотелось сказать, что он мне осточертел, что до моей смерти, как, впрочем, и до моей жизни ему нет ровно никакого дела. Сколько ты там ни болтай, а мой друг из Семюра умер, хотелось мне сказать. Но, с другой стороны, этот человек выполнял свой профессиональный долг, не мог же я запретить ему выполнять свой долг.
Прощаясь со мной, он снова повторил, что мне чертовски повезло. Наверно, я должен плясать от восторга, что мне вообще довелось проделать этот путь. Если бы я не проделал его, я так никогда бы и не узнал, какой я везучий. Сказать по правде, этот мир живых несколько огорошил меня.
Во дворе меня поджидал Ару.
— Ну что, старик, — спросил он, — жить будешь?
— Если верить этому шаману, наш лагерь был чистым санаторием — такой я здоровяк.
— Про меня он этого не сказал, — рассмеялся Ару, — кажется, у меня пошаливает сердце. Он велел мне всерьез заняться лечением, там, в Париже.
— Сердце — это пустяки, устанет — выключишь, — пошутил я.
— Ты думаешь, я приуныл, старик? — сказал Ару. — Брось! Самое главное, мы живы, светит солнце, а ведь мы могли бы превратиться в дым. — Верно, — говорю я.
Мы просто должны были превратиться в дым. А сейчас мы смеемся. Ару тоже, как и я, вернулся из лагеря, мы имеем право смеяться сколько влезет, если нам этого хочется. А нам хочется.
— Пошли, — говорит Ару, — надо же нам оформить паспорт.
— Ты прав, черт побери, опять начинается волынка.
Мы шагаем к административному бараку.
— А ты чего захотел, приятель? — продолжает Ару. — Кто тебе позволит околачиваться без бумаг? Кто тебя знает, может, ты совсем не тот, за кого себя выдаешь.
— А откуда они могут знать, тот я или не тот? Мы свалились к ним невесть откуда. Может, я и в самом деле не тот, да и ты тоже.
Мои слова сильно забавляют Ару.
— А присяга, старик? Мы должны будем присягнуть. Неужто ты ни во что не ставишь присягу?
Ару искренне забавляется. Сердце у него пошаливает — наверно, врач и его зачислил в те шестьдесят процентов, которым не выкарабкаться. Но сейчас ярко светит солнце, и мы ведь не превратились в дым…
— Похоже, ты доволен, Ару…
— Доволен? Не то слово, старик. Я будто заживо в рай попал.
— Рад за тебя. Что до меня, то все эти медицинские сестры и доктора, их идиотские расспросы, жалостливые взгляды и сочувственные кивки — все это действует мне на нервы.
Ару хохочет, его просто трясет от смеха.
— Ты слишком всерьез все принимаешь, старик. Я всегда говорил: ты слишком много думаешь. Оставь свои мысли, старик, и бери пример с меня — смейся. Взгляни на этих придурков — умора, да и только!