Долгий сон
Шрифт:
— Нет, вы послушайте, как он разговаривает! — восклицала мать и многозначительно покачивала головой. — Я всевижу. Ты думаешь — нет, а я вижу!
— В чем же я, по-твоему, виноват?
— Мужчиной становишься — на то Господня воля, но ты берегись!
Он поднял голову от кухонного стола, на котором делал уроки, и с сочувственной усмешкой смерил ее глазами.
— Над Господом, парень, шутки плохи, — выговаривала она.
— Ну что ты, мам, — сказал он, чтоб отвязаться.
— Мать учит его, а он зубы скалит, — не унималась она.
—
— Чтоб из тебя вышел мужчина, а не нехристь.
Однажды прачка обнаружила в кармане его грязной рубахи окурок, который он там оставил по забывчивости. Когда он вернулся в тот день из школы, мать встретила его в передней.
— Зайди-ка в гостиную, сынок, и сядь, — велела она.
По голосу было ясно, что ему предстоит выволочка. За что бы это? Она привела его в гостиную и встала перед ним, прямая и грозная.
— Значит, курить начал, сын?
Он широко открыл глаза. Неужели она его видела где-нибудь с сигаретой?
— Почему? Нет, — соврал он.
— Будешь стоять тут и врать мне в глаза, бессовестный? — вспыхнула она.
Ее неподдельный гнев озадачил его. Как же она узнала? Уж он ли не старался соблюдать все предосторожности — резинку всегда жевал, чтобы не пахло табаком изо рта…
— Подумаешь, курнулодин разок, — решился он на частичное признание.
— Сын, Богу не угодно, чтоб ты курил, — твердо объявила она.
Он поморгал глазами. Откуда она так хорошо осведомлена о Господних желаниях — можно подумать, у них с Богом только что состоялось совещание.
— Понятно, мам, — пробурчал он, чтобы задобрить ее и уйти от дальнейших назиданий.
— Господь не желает, чтоб ты вдыхал дым себе в легкие.
— Ну да, да. Учительница вон тоже говорит, что это очень вредно для…
— Это не самое страшное, — перебила его мать. — Курить грешно,сынок. Вот слушай. Чтоб видеть,Господь тебе дал глаза. Чтоб есть,дал желудок. Чтоб водупить — горло. Если бы Господу было угодно, чтоб ты курил, он сотворил бы трубу у тебя на голове…
Рыбий Пуп скорчился от смеха, представив себе, как у него из-за уха торчит круглый нарост, и был несказанно поражен, когда материнская ладонь обожгла ему лицо. Он вскочил на ноги, не помня себя от злости, но сдержался.
— Не смей при мне глумиться над Господом! — вознегодовала она.
Впервые за много лет ему закатили пощечину. Он повернулся на каблуках и вышел из комнаты.
— Пуп, вернись сию минуту! — потребовала она.
Он хлопнул парадной дверью, сбежал с крыльца и пошел к воротам.
— Рекс!
Вот оно что. Теперь она кается, теперь его называют «Рекс». Он, не оглядываясь, шагал дальше по влажному асфальту под чахлым от дождей солнцем, вдыхая воздух, похожий на густой пар. Теперь она хочет поговорить с ним, а под конец будет просить прощения, но с него хватит, спасибо. У него тоже есть самолюбие. Он зашагал быстрее, и вскоре ее крикливый голос уже не долетал до него.
«Ни за чтоударила», — мысленно возмущался он.
— Э-эй, Пуп! — разнеслось в душном воздухе.
К нему навстречу
— Дождь-то кончился, — объявил Зик, хоть это и без того было видно.
— Да, брат. Давно пора, — проворчал Рыбий Пуп.
Он знал, что неспроста Зик помянул о погоде, знал, к чему он клонит. В молчании они прошли перекресток.
— Уилсонов ручей вошел в берега, глина — одна красота, — со значением сказал Зик, глядя куда-то в сторону. — Не хочешь нам подсобить в глиняном бою?
Рыбий Пуп стал и рассмеялся, упираясь руками в колени, щурясь на лужи, подсыхающие на мостовой.
— Ох и лют ты на глиняные бои, — поддел он приятеля.
— Хм. — Зик был уязвлен тем, что над ним подтрунивают. — Интересно же, — вступился он за любимую забаву. — И притом…
— …и притом как не польститься, что тебя грязью облепят с ног до головы, — закончил Рыбий Пуп. — Нет, друг. На меня не рассчитывай.
— Грязь недолго смыть водой, — рассудительно заметил Зик. Он поджал губы: — Знаю я… Гнушаешься, так и говорил бы.
— Не валяй дурака. Не в том дело.
— Тогда соглашайся. Убудет тебя, что ли? — уговаривал Зик.
Мать вырвала у него торжественное обещание никогда «ни под каким видомне встревать, если другие ребята затеют кидаться комьями грязи», так что, если ему сейчас согласиться, это ей будет хороший урок за незаслуженную оплеуху. Его давно подмывало принять участие в глиняном бою, но всегда сдерживало опасение нарушить родительский запрет. А что, если взять и нарушить? Выдерут на худой конец, а может быть, отец посчитает такое наказание уже не подходящим для большого парня…
— Понимаешь, нас Тедди вызвал сразиться у Уилсонова ручья, — продолжал Зик, — и у него четверо бойцов. А нас только трое.Мы Тедди говорили, что ты откажешься. Он, правда, сказал, ты просто боишься с ним связываться…
— При чем тут Тедди, — с досадой сказал Рыбий Пуп. — Вовсе я не из-за него, сопляка, не хочу драться.
— Тогда давай, в чем же дело? — настаивал Зик.
Да, пора этого Тедди раз и навсегда поставить на место. Из всех ребят Черного пояса один он до сих пор издевался над его прозвищем. Другие его называли «Рыбий Пуп» без всякой насмешки, не вкладывая в это ни капли пренебрежения или ехидства — называли уважительно, даже любовно, честь по чести. Только Тедди его позорил на все лады: то Рыбий Пуп ему «сардина», то «скумбрия» или «угорь», то «кит», а раз вообще набрался нахальства и нанес ему такую обиду, что Рыбий Пуп даже не нашелся чем ответить, а его дружки пришли в полное восхищение. Тедди сказал: «Знаешь, за что тебя прозвали Рыбий Пуп? То-то, а вот я — знаю. Рыбы, они в воде то же самое, что в воздухе — ястребы, они стервятники, падаль жрут! Пуп у рыбы белый,вот Рыбий Пуп и воображает,будто он белый. Только он снизу беленький, где пуп у рыбы, где не видать. По этой причине Рыбий Пуп и зазнается так, и живет в большом доме, и ходит щеголем. Потому у нас Рыбий Пуп белый, что у него папаша — здоровенный кит и жрет людскую дохлятину».