Долго, счастливо

Хеекса

Поднимаюсь, чтобы отнести кубок:

– Лежи. Может начать клонить в сон - не сопротивляйся, - я выхожу и убираю кубок, чтобы вернуться с книгой и прилечь на постель.
– Иди сюда, - притягиваю тебя к себе , укладывая головой к себе на плечо.
– Отдыхай.

Я утыкаюсь носом тебе в плечо и вдыхаю тонкий аромат лимона и твоего чая. В сон меня не клонит, мне просто очень нехорошо, и вот так лежать рядом с тобой - это блаженство. Это лучшее для меня лекарство, и видеть, что тебе не все равно, что со мной происходит... предательские слезы все ж таки наплывают, и я тихо шмыгаю носом, обнимая твое плечо

покрепче. Не знаю, поймешь ли ты, что я чувствую - наверняка да, ведь ты читаешь как открытую книгу меня, простого, как памятник, - но мне немного лучше. Вот только температура...

Я легко касаюсь твоего лба губами, проверяя температуру. Она не уходит и это меня беспокоит. Если через час не начнет падать, придется делать более сильное зелье, а тебе оно вряд ли понравится. Приобнимаю тебя за плечи и целую в макушку, давая плакать. Слишком хорошо помню, как одиноко в такие моменты. Потому и не болею. Уже очень давно.

Я прижимаюсь к тебе еще судорожнее и поднимаю глаза. Сейчас ты для меня - олицетворение надежности и незыблемости, и ничего более постоянного и вечного не может существовать. Только ты, и твоя забота, и моя бесконечная любовь, и мои дурацкие сентиментальные бредни, и даже мои слезы. Я не люблю плакать, - правда, не люблю, - но сейчас это получается само собой, хотя и не снимает чувства вины. Я не должен болеть, чтобы не волновать тебя, но какой-то маленькой частичке меня ужасно приятно, что ты вообще волнуешься.

Поглаживаю тебя по волосам:

– Я сказал отдыхать, а не волноваться по пустякам, - вздыхаю и осторожно вылезаю из кровати.
– Сейчас вернусь, - я иду в другую комнату и возвращаюсь с чашками чая. Сажусь, оперевшись спиной о спинку кровати, и притягиваю тебя к себе, кутая в плед.
– Держи чашку. Когда ты последний раз ел?

Каверзный вопрос. Я абсолютно не помню, ел ли я в обед, когда пытался отстраниться от тебя как можно дальше, и завтракал ли я после того, как накрыл на стол и скрылся в спальне, «чтобы переодеться».

– Не знаю, - честно признаюсь и потягиваю горячий чай, который при моей температуре становится эликсиром - причем очень вкусным, в отличие от зелий. И плед, в который ты меня укутал, так точно сходится с моими глупыми горячечными желаниями, что ничего не остается, кроме как улыбнуться сквозь слабость.

Хмурюсь:

– Плохо, - я ненавижу это делать, тем более в таком положении, но приходиться наколдовывать еду. Сделав сытный обед, достаточный, чтобы ты его съел, не начав канючить, я вновь трогаю твой лоб.
– Если после обеда температура не начнет спадать, будешь пить другое зелье.

Я, доев, насупленно смотрю на тебя и обиженно подбираюсь ближе, чтобы ткнуться носом в грудь и засопеть. Судя по твоему голосу, обещанное другое зелье будет на вкус чем-то вроде Костероста или даже Оборотного, а мне и так плохо... и из всего моего сбыточно-несбыточно-желанного списка остались только ласковые слова.

Я ведь уже говорил, что, когда болею, становлюсь ужасно капризным?

Я поглаживаю тебя по волосам, обдумывая, что делать дальше. Лучше всего уложить тебя спать, а самому заняться зельем, но заснешь ли ты?

– Тебе надо выспаться.

Выспаться. Я не хочу спать, когда я болею, весь сон куда-то улетучивается. Собственно, из-за этого я и становлюсь ужасным ребенком - когда хочется спать, но никак не спится, можно еще и не так артачиться. Прижимаюсь к тебе и тихо прошу:

–

Полежи со мной?
– я знаю, я горячий, и тебе жарко, когда я так тесно обнимаю тебя, но мне это нужно. Только сегодня, обещаю.

Я несколько секунд смотрю на тебя и поднимаюсь с кровати. Чтобы снять одежду и остаться в белье - так легче лежать под теплым одеялом рядом с тобой, да и человеческое тепло оказывает, порой, намного лучший эффект. Возвращаюсь и притягиваю тебя к себе, возвращая в объятия:

– Постарайся уснуть.

Я счастливо улыбаюсь и прикрываю глаза, чтобы незаметно потом уснуть. А пока что я могу наслаждаться тем, что впервые в жизни, когда я болен, рядом со мной есть кому полежать, и есть кому пострадать от моего ущербного характера во время болезней. Нет, он и в здравствии не сахар, я знаю, но сейчас ведь я наверняка невыносим. И поэтому ценно вдвойне, что ты разрешаешь мне вот так обниматься, тихо дышать куда-то тебе в грудь и очень редко касаться ее губами, просто потому что сил нет даже на простое «Люблю тебя».

Я продолжаю поглаживать тебя по волосам, пока не замечаю, что ты все-таки уснул. Сейчас сон у тебя очень хрупкий и приходится выбираться крайне осторожно, и сразу же вернуться, когда зелье готово. Даже удивительно, что ты еще спишь, но это хорошо - тебе нужны силы.

Сквозь мутную пелену сна - тревожного, полного страшных мест, случаев, падений и аварий, - я слышу чей-то голос. Я не разбираю слов, только думаю, что хорошо бы позвать тебя - Северуса, моего Северуса, самого близкого и родного на свете человека. Я падаю и падаю, эта Бездна чем-то похожа на ту, куда упал Сириус, и спасти меня можешь только ты. Почему-то я в этом уверен, как бывают люди уверены только во сне: эта уверенность происходит не оттуда, а из реальной жизни.

Ты бредишь, подтверждая мои опасения относительно того, что температура сразу не спадет. Я вновь ложусь и прижимаю тебя к себе, поглаживая по волосам. Ты долго не успокаиваешь и приходится позвать тебя по имени и осторожно встряхнуть, чтобы помочь очнуться от кошмара.

Я открываю глаза, и мой кошмар, как и обычно, улетучивается сразу же, не оставляя у меня в памяти и следа того, в чем мне пришлось побывать. Ты рядом, ты обнимаешь меня и смотришь встревоженно - так, что мне сразу же становится очень стыдно за то, что я заболел. И еще более стыдно мне за то, что я, как всегда, наверняка звал маму. Поднимаю на тебя глаза и тихо спрашиваю:

– Я кого-нибудь звал во сне?

Пожимаю плечами и убираю с твоего лба налипшие пряди:

– Меня. По имени. Держи, - протягиваю кубок и помогаю тебе сесть, оперевшись на меня.
– Может начать познабливать, но это нормально, - я решаю не говорить тебе об ужасном вкусе, а о том, из чего состоит это зелье, тебе лучше вовсе не знать.

Я вспыхиваю и пью твое ужасное зелье махом, даже не замечая, что от одного запаха может вывернуть наизнанку. Я звал тебя, мне снился... ты? Я не думал, что любовь к тебе проникла в моем сознании так глубоко. Я знаю, что я люблю тебя, но теперь для меня нет обратного пути, и твоя ответная любовь становится еще более ценной, и мерзкое зелье, в состав которого точно вошли лягушачья лимфа и слизь аксолотля - я это чувствую теперь по послевкусию, - приобретает оттенок чего-то теплого и нежного в моих мыслях. Ведь ты явно сварил его, пока я спал, и двигался ты так незаметно, что я этого не заметил, будучи в своем нестабильном бреду...