Долина белых ягнят
Шрифт:
— Совершенно правильно. Каждый из нас должен ответить на вопрос: даст он план или распишется в своем бессилии. Когда опаливают усы — шутки прочь; говорят, теперь это касается не только мужчин. — Чоров бросил взгляд на Апчару, на присутствующую здесь без приглашения Кантасу. — У меня такое предложение: провести совещание коротко, по-военному.
Кошроков взял со стола свою серую полковничью папаху, оглядел присутствующих, как сделал бы на фронте с солдатами, с которыми ему предстояло провести задушевную беседу перед боем.
— Не надо клятв, заверении, обязательств, тем более не надо длинных речей. Пусть каждый из нас возьмет бумажку, напишет одни цифры. Голые
— Согласна. Готова поклониться каждому.
— Ну, и отлично!
Предложение вызвало веселое оживление.
Кошроков развернул районную многотиражку:
— Автор статьи в вашей газете, Зураб Куантов, утверждает, что чопракцам по плечу выполнение плана. Вот его слова: «У чопракцев достаточно кукурузы». Хорошие слова, обнадеживающие. Но вас послушаешь — голод седлает коней, бескормица пробирается на колхозные фермы. Если с урожаем действительно плохо, то надо об этом сказать со всей откровенностью. И надо мобилизовать людей на сбор кукурузы — до последнего початка, до последнего зерна… Вот я и хочу разобраться с положением дела. Для этого Апчара раздаст вам по листку бумаги. Еще раз прошу каждого присутствующего: напишите, сколько центнеров кукурузы можно собрать с полей. — Уполномоченный вырвал несколько десятков листков из блокнота, отдал Апчаре, один листок протянул Чорову, сидевшему поблизости.
Чоров, не задумываясь, проставил цифру, свернул бумажку трубочкой, бросил в полковничью папаху, — мол, лучше всех вас знаю, сколько центнеров дадут неубранные участки.
Он вообще считал, что все знает лучше всех — в любых вопросах, серьезных и незначительных. «Райнач» держал подчиненных в состоянии вечного напряжения, или, как он говорил, в «предстартовом» состоянии. Когда позовет Чоров, никто не знал. Бывало, вдруг он назначает заседание исполкома в четыре часа утра, и не в кабинете, а на колхозном поле. Сам является туда первым и посылает шофера, к примеру, за директором школы, которому не удается освоить средства, отпущенные на восстановление семилетки. Директор полагает, что случилось непоправимое — растащили стройматериалы или дети подорвались на мине. Он едет в чоровской машине, замирая от ужаса, с отчаянием думая, что с ним теперь станет. Смотрит — на холме расположились знакомые лица — словно военачальники перед битвой в стародавние времена. Это члены райисполкома; заседание ведет Чоров, сидящий на разостланной бурке. Увидев директора еще не восстановленной школы, Чоров говорит:
— Извини, дорогой, прервали твой сон. Жена тебе простит. Но учти, при одном условии: если ты на этом месте поставишь телятник. — И втыкает указующий перст в землю рядом с собой. — Понял? Коровник построит директор кирпичного завода, общежитие для доярок тоже найдется кому воздвигнуть. Тебе поручаем телятник.
— На какие средства? Где материал? Рабочие?
— Если бы все это у нас было, тебя бы пригласили в качестве тамады на пир по поводу окончания строительства новой фермы. Думай, как, восстанавливая школу, и телятничек колхозу подарить. За это ты получаешь зарплату.
— Вы же толкаете меня на нарушение финансовой дисциплины.
— Иди ты со своей дисциплиной знаешь куда… Не приходи в исполком, не проси помощи. Понял?
Эти художества Чорова еще не были преданы гласности, но о них знали многие: большинство,
Чоров обладал еще одним умением — приклеивать ярлыки. Если кто-то, скажем, не справился с поднятием зяби, он его называл «Провалилов». На совещании во всеуслышание мог сказать: «Провалилов, объясни: почему ты не выполнил решения исполкома?» Когда стало известно, что Батырбек Оришев, обмолотив коноплю, поменял ее семена на пшеницу, он стал называть Оришева «Меняловым». Батырбек не обижался — мол, называй, как хочешь. Зато чуть глаза не выцарапала Чорову Апчара, когда после создания свинофермы он осмелился пришить ей прозвище «Свинская». Дело дошло до Кулова, и Чоров вынужден был извиниться перед молоденькой председательшей. После этого «райнач» как-то поостыл к изобретению кличек. Еще Чоров во время вспашки, сенокоса, прополки кукурузы и особенно уборки урожая носился ночами по полям, чтобы никто у него ничего не украл. Речь, понятно, могла идти о каком-нибудь пуде зерна. Пойманных с поличным «райнач» сам доставлял в отделение милиции. Однажды ночью он угодил в арык на своем «козлике» и чуть не сломал себе шею.
Лицо Чорова было таким же плоским, как живот. На узкий лоб ниспадали густые пряди волос, скулы, губы и подбородок — все словно нарочно было стесано так, чтобы, кроме длинного носа, ничто не возвышалось. Даже брови казались уж как-то особенно прилизанными.
Апчара собрала записки, вернулась к Доти, поставила перед ним на стол серую папаху. Все ждали, что будет дальше.
Уполномоченный обратился к Чорову:
— Сколько земли под кукурузой?
Чоров рад был отличиться знанием цифр и, не задумываясь, отрапортовал:
— Двенадцать тысяч га.
— Убрано?
— На сегодня около семи.
— На сколько процентов выполнен план?
— На шестьдесят шесть и две десятых процента.
— Значит, с оставшихся пяти тысяч вынь да положь тридцать четыре процента. В абсолютных цифрах сколько это получается?
— Не менее сорока трех тысяч центнеров. — Чорову хотелось продолжения «экзамена», но Кошроков удовлетворился тем, что услышал. Он несколько раз встряхнул папаху, как это делают при жеребьевке, потом осторожно, словно священнодействуя, извлек первую бумажку, развернул и громко прочел вслух:
— Восемьдесят тысяч!
В зале зашумели:
— С пяти тысяч гектаров? Зеленая она! Ударит мороз — прощай, кукуруза.
— Погодите! Погодите! Не все сразу.
— Восемьдесят тысяч вместе с зеленой массой, что ли?
Кошроков отложил бумажку:
— Это цифра с потолка, вернее — со скалы. Ехал сюда, обратил внимание — на скалах выведено: «Поднять уровень надоя молока!» Куда поднять? На уровень этих скал? Как высоко ни пиши лозунги, слова красны делом… Автор записки, видно, из тех, кто думает: начертал лозунг на вершине горы — и делу венец.