Долина белых ягнят
Шрифт:
Оживление среди собравшихся усиливалось. Комиссар развернул еще одну «цигарку»:
— Тридцать три тысячи!
В зале снова зашумели. Кто-то рассмеялся и тут же затих.
— Маловер, пессимист, паникует… — Кошроков показал присутствующим листок бумаги, подняв его над головой, будто хотел, чтобы все удостоверились в подлинности написанного.
— В зачетном весе? — спросили из задних рядов.
— Какой там зачетный вес! Тот, кто писал это, не отличит кукурузу от морковки.
Смех прокатился по рядам.
Подождав, когда люди успокоятся, Кошроков заговорил уже вполне серьезным тоном:
— Видимо, это писал человек, которого урожай по-настоящему не волнует.
«Ударит мороз — соберем двадцать тысяч», — писал кто-то печатными буквами, чтобы его не узнали по почерку. Что он имел в виду, было ясно: по утрам зеленые стебли встречали солнце в белом одеянии инея; значит, зерно не дозреет. Заготпункт же не примет некондиционную кукурузу.
Записка вызвала злую усмешку на тонких губах Чорова, но он ничего не сказал. Эксперимент Доти оказался занятным. Как Чоров сам не додумался до него!
— Вот вам и паникер! — Доти пристально глядел в зал, словно ища глазами автора записки. Но разве угадаешь! — Он проиграл битву, так и не приняв боя. Встречал я на фронте таких! Какой умный: «Ударит мороз…» — Кошроков бросил бумажку на стол, помрачнел, в карих глазах заблистал гнев. — Может и ударить, если медлить, тянуть резину. Я слышал, кто-то ворчал: «День и ночь сидим на кукурузе». Зачем сидеть? Слезай! Своим задом не доведешь кукурузу до кондиции. Надо действовать, искать пути, выламывать початки выборочно. Не всегда же они созревают одновременно! Вы-то это все лучше меня знаете.
— Ведь вот бывают же павшие духом. — Чоров, взяв записку, всматривался в нее, стараясь определить автора. — Трус! Иначе такого не назовешь. Мы дадим план! И не зеленой массой. Меня что возмущает? Почему мы должны ждать, когда ударит мороз? Если у кого мороз побьет кукурузу, мы его самого побьем так, что не останется живого места.
Было зачитано еще несколько записок. Снова самые разные, противоречивые цифры.
— Вы все зовете меня «комиссар», «комиссар», — раздумчиво произнес Кошроков, отодвигая от себя папаху, словно желая показать, что больше записки его не интересуют. — Допустим, я ваш комдив, а вы — мои штабные офицеры, командиры подразделений. Перед нами поставили боевую задачу: овладеть железнодорожным узлом, который прочно удерживает враг. Для решения этой задачи прежде всего надо точно знать, сколько войск у противника, какая у него техника, сколько ее, знать расположение огневых точек, систему обороны и прочее. Возьмем только количество вражеских войск. Я, комдив, спрашиваю начальника разведгруппы: «Сколько войска у противника?» Он отвечает: «Десять тысяч». Спрашиваю оперативника, слышу: «Восемь тысяч». Вызываю начальника штаба, говорит: «Пять тысяч». Спрашиваю командиров полков. Один считает — семь, другой — четыре. Что мне делать с такими офицерами? Только загубить дивизию и пойти под трибунал. Вот и вы, сидящие здесь, командиры подразделений, положения дел не знаете. — Доти стукнул кулаком по столу: — Не знаете! А ведь и здесь битва идет, ее надо выиграть во что бы то ни стало! Это — приказ фронта, веление партии, наказ народа…
Мы
— Вопросы есть?
— Гадалку бы сюда! — съехидничал кто-то. Последовал хохот, сам Кошроков не удержался от улыбки.
Не смеялся лишь Чоров. Слова про гадалку прозвучали явным оскорблением уважаемого гостя. Но заступись он за уполномоченного, его могут упрекнуть в зажиме критики, — не дает, мол, никому сказать правду.
— Снег, — тем временем говорил Кошроков, — грозит выпасть не сегодня-завтра. Офицеров, халатно относящихся к службе, отправляют на передний край, чтоб они понюхали пороху, как следует. То же самое и здесь. Надо партийный актив распределить по хозяйствам, дать каждому задания, установить сроки и отправить в путь сегодня же, немедленно. Битва за хлеб вступает в решающую фазу. Район должен выполнить план!
— После слов Доти Матовича, — важно объявил Чоров, — считаю дальнейшие словопрения пустой тратой времени. Кому куда ехать — объявлю позже. Доти Матович, вы поедете куда-нибудь?
— Непременно. Но сначала я навещу дом нашей Жанны д’Арк. Так мы ее звали на фронте. Хочу пожать руку ее матери — женщине, вырастившей достойного сына и не менее достойную дочь. — Доти ласково посмотрел на счастливую, раскрасневшуюся Апчару.
2. ЛЕВЫЙ РЕЙС
Апчара ни на шаг не отходила от Кошрокова, обещавшего заехать к «Жанне д’Арк». Она пригласила и Чорова.
— Кто еще у тебя будет? — С некоторых пор Чоров стал придирчиво выбирать, с кем сидеть за столом.
— Кто? Кураца да я. Хочешь, возьми с собой кого-нибудь.
Чоров был бы рад поехать с Кошроковым, но всячески избегал Курацу, директора недавно восстановленного кирпичного завода. Апчара знала причину, но делала вид, будто ни о чем понятия не имеет. Напротив, она вежливо сказала, что мама будет очень рада увидеть Чорова, хотя на самом деле Хабиба терпеть его не могла и называла по-своему: «аужиж-муужиж» — «убегай-прибегай».
— Точно не обещаю. Сама видишь, что делается, не знаю, какой рукой нос вытирать. Дел три арбы и две сапетки. Если улажу… — Чоров понизил голос: — Не при уполномоченном будь сказано: план этот уже камнем виснет на моей шее. Утонем, того и гляди… В общем, посмотрю.
— Будем ждать!
— Ну, ординарец, за тобой слово, — сказал Кошроков, усаживаясь поудобней, да так, чтобы и Апчаре хватило места рядом с ним. — Как кони, отдохнули?
— Напоены, накормлены, — бодро доложил Нарчо.
— А сам?
— И сам сыт. — Нарчо не лгал: поел он на славу. Кантаса принесла ему кусок мамалыги, сыр, крутые яйца.
— Тракторист! Ишь, загордился! — Апчара была рада видеть Нарчо, которого она знала с дней восстановления колхоза «Псыпо». — Самого комиссара полка возишь? Ординарцем зовешься? Молодец Кантаса, хорошо тебя пристроила.
Нарчо не удалось сдержать улыбку. Вопреки желанию «ординарца» выглядеть серьезным, рот его растянулся до ушей.
— Вы что, знакомы? — удивился Кошроков.
— Еще как! Мое вступление на пост председателя колхоза он ознаменовал таким событием, что мне вовеки не забыть. — Апчара озорным движением нахлобучила ушанку Нарчо на самые глаза. Мальчику это не понравилось. Он сделал строгое лицо:
— Разрешите ехать, товарищ комиссар?
— Трогай, трогай.
Линейка покатилась.