Долина белых ягнят

Кешоков Алим Пшемахович

— Да, да, там стоит мельница! Я обязательно восстановлю ее. Будет наш музей. — Апчара вспомнила, что на мельнице лечили Локотоша, когда подобрали его полуживого.

— Ты мог здесь кое-кого встретить.

— Кого?

— Локотоша. Не слыхал про такого?

— Конечно, слыхал! Оборону здесь держал, ущелье в крепость превратил — в знаменитое ЧУУ — Чопракское укрепущелье.

— Так капитан на мельнице лечился? — заинтересовался Кошроков, оглядываясь по сторонам и оценивая местность с точки зрения военного человека.

— Насколько я понимаю, знаменитое ЧУУ остается там? — комиссар палкой показал в сторону синих гор, окаймлявших снизу снежные вершины Кавказского

хребта. — Жаль, ординарец, не повстречался ты с капитаном Локотошем. Боевой командир. Тоже на одной ноге бегал, как я, а воевал лучше, чем те, что на двух. Он бы тебя взял на фронт. Это уж точно.

Апчара, разумеется, не сказала ни слова о своей былой переписке с Локотошем, о том, как она горюет из-за того, что переписка прервалась. О Локотоше уже который месяц ни слуху, ни духу. Живой или нет — никто не знает. Но в гибель капитана она не верит. Хабиба на фасолинах гадала, вышло — тянется Локотош душой к родному очагу. Только где его очаг? Блокаду Ленинграда прорвали, может быть, он к родной матери подался?

Апчара сидела боком к комиссару, повернув голову назад, в сторону ЧУУ, чтобы тот не заметил слезинок, набежавших на ее глаза…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1. В ДОМЕ ХАБИБЫ

«Я постараюсь привезти к нам в дом человека, воевавшего вместе с Альбияном», — сказала Апчара. Этого было достаточно, чтобы ее мать решила не ударить лицом в грязь и принять гостя по всем правилам.

Ей были бесконечно дороги все люди, знавшие сына. Она представляла себе, как все будет происходить: она накроет на стол, а сама встанет у двери, будет глядеть, как ест гость, и воображать, что перед нею не Кошроков, которого она даже не видела в памятный день ухода дивизии на фронт, а единственный, любимый Альбиян. Хабиба и еду приготовила словно для сына — положила побольше красного перца: Альбиян любил острые блюда.

Вечерело. Хабиба только успела подоить корову, как во двор въехала линейка с Кошроковым и Апчарой, обдав ее пылью и запахом конского пота. У старой женщины застучало сердце от радости и волнения. Давно у них не бывало гостей. Когда был жив муж, Темиркан, тогда и дом был полон народу — один гость открывал дверь их жилища, другой закрывал…

— О, кебляга, посланник бога, а после бога — посланник моего сына! Да будет у тебя столько радости, сколько шагов ты сделал, направляясь в этот дом… — Хабиба умолкла, дожидаясь, пока гость, морщась от боли в ноге, сойдет на землю.

Нарчо проворно спрыгнул вниз, помог комиссару спуститься.

— Да будет к добру мой приезд, — в тон старой женщине промолвил Кошроков. — Видишь, какие мы путешественники, собственным ногам в тягость. Но не мог я огорчить Апчару отказом, да и сам очень хотел повидать тебя. Пусть столько счастливых дней проживешь ты, сколько добрых слов сказали мне о тебе и твоя дочь, и твой сын, — бог поможет ему добраться до родного очага целым и невредимым. — Комиссар, переложив палку в левую руку, правой обнял худые плечи Хабибы.

— Дошли бы до аллаха твои слова. Война тебя покалечила, но, благодарение богу, ты все-таки живым вернулся в отчий край. Кости целы, а мясо будет. Идемте в дом. — Хабиба хотела помочь гостю, но Кошроков отказался, сделав вид, будто нога у него нисколько не болит. Хабиба не замечала ни Курацы, появившейся во дворе, ни своей дочери, словно их и не было вовсе, хотя обе неотступно следовали за гостем.

— Я хочу посмотреть ваш сад, арык. — Кошроков надеялся, что во время прогулки одеревеневшая нога отойдет.

— Теперь

это не арык — бомбоубежище. Мама вместе с собакой пряталась там от бомб, — засмеялась Апчара.

Слова дочери Хабиба с возмущением пропустила мимо ушей.

Гость остановился, кинул взгляд в сторону шагнувшего во мглу сада. Оттуда дул легкий ветерок, слышался шелест осенних листьев. В небе показались первые звезды.

— До арыка, пожалуй, не дойти. Темнеет. А сад замечательный. Хорошую память оставил по себе Темиркан.

— Какой сад? Все погибло. Свои пришли — рубили кроны, чтобы удобнее было стрелять в небо по самолетам, пришли немцы — деревья пустили на топку. Одно воспоминание осталось. Новые саженцы посадила… А что толку? Кошачий хвост станет деревом через полтора десятка лет. Доживем — не доживем…

— И на деревьях рубцы от ран. — Голос Курацы, произносившей эти слова, дрогнул, она вспомнила убитых мужа и сына. Сегодня она и так наплакалась. До сих пор в себя не придет. Три работницы ее завода получили похоронки. Кураца их утешала, рыдая вместе с ними. Ей бы успокоиться, не омрачать приезд дорогого гостя, но как справиться с собой…

— Ну, не надо, милая, не надо… — Апчара гладила подругу по голове.

— Нарчо! Где там ординарец? — Кошроков сделал вид, что не замечает слез Курацы.

— Я здесь! — послышался мальчишеский голосок.

— Управишься с лошадьми, — заходи в дом.

Гость, опираясь на палку, поднялся на большую глыбу камня, приставленную к крыльцу. Высота ее составляла примерно три обычных ступеньки. Хабиба и Апчара давно уже не замечали этого, и легко взбирались наверх. Для Доти Матовича этот подъем был равносилен восхождению если не на Эльбрус, то по крайней мере на Казбек, но он одолел «гору» и переступил порог комнаты.

В глаза ему сразу бросилось нечто вроде стенда, застекленного, обрамленного простенькой деревянной планкой. В центре — знакомая комиссару фронтовая «молния», посвященная тому памятному дню, когда Апчара проявила поразительное мужество и ее прозвали Жанной д’Арк. «Эта боевая реликвия, — подумал комиссар, — достойна того, чтобы переходить из рода в род». По левую сторону от боевого листка красовалась вырезка из газеты с портретом Локотоша в форме танкиста. Небольшая корреспонденция описывала один из многочисленных боевых эпизодов фронтовой биографии храброго офицера.

В заметке речь шла об уничтожении гитлеровцев, волею прихотливых военных обстоятельств оказавшихся и тылу наших войск. Танкистам Локотоша попался трудный орешек. Потеряв надежду на спасение, утратив связь со своими, небольшая группа фашистов ушла в лес, принялась устраивать засады на дорогах, взрывала мосты, обстреливала автоколонны. Локотош не раз нападал на след врагов; казалось, вот-вот схватит, но они словно сквозь землю проваливались. Бывало, вот свежие следы: еда в котелках еще не остыла, костер горит. Окружают хутор в лесу и — никого. Пустые дома. Локотош не знал, что делать. Зайдя как-то в один такой опустевший дом, он хотел бросить окурок в печь и тут заметил кусочек глины, отлетевший от дверцы. Заглянул в дверцу. Печь, в которой выпекали хлеб, была холодной. Зато дыру в поду печи прикрыли листом кровельного железа. Локотош дулом пистолета сдвинул железо — за ним открылся лаз. Остальное было делом техники. Начали поиски второго хода. Он оказался в дупле огромного дуба. Третий лаз отыскался сам. Гитлеровец вылез из кучи осенних листьев с пулеметом в руке, но открыть огонь не успел… Три десятка фашистов взял в плен Локотош. Этот эпизод в армейской газете был описан под заголовком «Гитлеровцев достали из-под земли».