Долина скорби

Алан Банкер

– Эй, малой, может, ты скажешь!? – обратился Калум к крестьянскому сыну.

– Змеи, господин, – прошептал мальчик, исходя мелкой дрожью. – Они… они повсюду.

В последнее время Калум не раз слышал, что поля к югу от Миддланда заполонили змеи. Вести о том, что от змеиных укусов гибли десятки, а то и сотни крестьян, были столь неутешительные, что мало кто отваживался выходить за пределы Миддланда, если на то не было особой нужды. Одну из таких историй он услышал от Клодии, понесшей тяжелую утрату. Как не силился, Калум не мог понять, зачем она рассказала ему про гибель

отца. Помнил только, как получая очередной приказ королевы, он впервые увидел Клодию, чей смущенный взгляд оказался красноречивее всяких слов. Про себя же он отметил, что служанка весьма недурна собой.

– Змеи? – улыбнулся Калум и подстегнул коня. – Не змей надо бояться…

Не договорив, он резко остановил коня, узрев настоящее побоище. Посередине истоптанного куска поля стоял крестьянин, вокруг которого лежала груда змеиных тел. В сторонке, в десяти-двенадцати шагах от места побоища виднелась узкая борозда, исчезающая в высокой пшенице.

– Господин, ступайте куда ехали, а мне не мешайте.

Всучив палку сыну, крестьянин выпрямился, посмотрел на него недобрым взглядом, подобрал мотыгу и прошел к борозде, продолжив ранее начатое дело.

– А ты дерзок, крестьянин.

– Если хотите наказать – наказывайте. Если хотите убить – убивайте… все равно мы не жильцы.

Сплюнув, Калум направил коня к крестьянину, мимоходом бросив взгляд на крестьянского сына.

– А сына, стало быть, сиротой оставишь?

Отставив мотыгу, крестьянин выпрямился и посмотрел на Калума взглядом, полным горечи.

– Если вам не все равно, угодно ли господину проявить милосердие к моему сыну?

– О каком милосердии ты просишь?

– Убейте сына вслед за мной – что одним, что двумя, от вас не убудет, господин.

– Дурак, это милосердие не по мне! Ответь-ка лучше, что ты задумал?

– Забор хочу поставить, а то от змей никакого спасу.

– Мой тебе совет – как увидишь в небе Западную звезду, ноги в руки и прочь из королевства!

– Господин, вы про нечисть из пророчества?

– Про нее самую.

– Эх, куда ж бежать-то!? – усмехнулся крестьянин, обведя рукой

бескрайние поля пшеницы.

– Куда бегут люди, туда и ты беги.

– Господин, здесь мой дом, и здесь могилы моих предков.

– Ну, что ж, тогда Боги тебе в помощь.

Бросив последний взгляд на крестьянского сына, судорожно сжимающего в руках палку, Калум повернул коня к тракту. Быстро преодолев расстояние в несколько сотен шагов, Калум добрался до таверны «Два пескаря», первого на его пути питейного заведения. Двухэтажная, с мастерской и небольшой конюшней, рассчитанной на пяток лошадей, она ничем особым не выделялась, разве что отменными карасями, да Рыжебородым стражем. Так прозывали глубокого старика, в любую погоду восседавшего на стуле перед входом в таверну. Высокий, с пожелтевшей от времени бородой до пят, с изможденным лицом и тусклым взглядом серых глаз, старик создавал гнетущее впечатление на любого, кто объявлялся на пороге таверны. И, каждого ждал один и тот же вопрос: «Живой или мертвый?» Люди суеверные, видя ничего не выражающий взгляд старика и устремленный в них узловатый палец, от такого

вопроса содрогались. Кто бросал монетку, дабы умилостивить старика, кто прибавлял ходу, содрогаясь телом от одного вида старика. Были и такие, кто считал старика сумасшедшим, и потому не обращали на него никакого внимания. Калум, не раз пересекавший тракт, не относился ни к тем, ни к другим.

– Живой или мертвый? – спросил старик, завидев Калума у калитки.

– Живой, пока в пути, – ответил Калум, отворив калитку.

– Но что будет завтра?

– Дожить бы этот день, старик, а завтра будет видно.

Засунув руку в карман штанин, Калум выудил пенс и вложил его в руку старика.

– Если хочешь жить, сынок, держись тракта стороной, – сказал старик отстраненным голосом.

Ничего не ответив, Калум толкнул дверь и вошел в таверну, сразу же направившись к столу возле окна.

– Хозяин! – крикнул он, положив младенца на скамью.

– Да, господин! – подскочил хозяин. – Что изволите? Эль, конину, карасей… о, да, конечно же, карасей! Эк я дурак, коль такие вопросы задаю! Ведь моя таверна славится карасями, да столь отменными, что вы просто пальчики оближите и…

– Ты много говоришь, – оборвал Калум хозяина. – Там, откуда я родом, таких, как ты, в один раз лишают языка.

Услышав про язык, хозяин побледнел, став одного цвета с полотенцем, висящим на его руке.

– Господин! – взмолился хозяин, сложив ладони. – Не лишайте языка, Богами заклинаю!

– Дурак, мне твой язык ни к чему! Я только сказал, как в моих родных местах поступают с теми, кто слишком говорлив.

– Хвала Богам! – вскричал хозяин, воздев руки к потолку.

Отдав должное Богам, он вперил в клиента взгляд побитой собаки, напрочь позабыв о своих обязанностях.

– Ну, чего стоишь столбом!? Дай эля, хлеба и… этих, своих карасей, и более ни слова! И еще молока подай, коровьего, а лучше козьего.

– Да, мой господин, конечно господин, – услужливо закивал хозяин и кинулся выполнять приказ.

Покончив с трапезой, Калум напоил младенца молоком и неспешно покинул таверну, заметив на выходе двух женщин в серых одеяниях. Сидя за столом, они о чем-то шептались, то и дело, бросая взгляды на прочих гостей таверны. Та, что была черноволосой, сжимала руку старухе, которой на вид было то ли пятьдесят, то ли шестьдесят лет от роду. Проходя мимо Рыжебородого стража, Калум услышал в спину бормотанье про завтрашний день и про то, что следует сторониться тракта. Посмотрев на пегую лошадь, привязанную к забору, он оседлал коня и выехал на тракт, продолжив путь на юг.

БРАТЬЯ САВЬЕР

– Есть, кто живой! – крикнул Анри, постучав кулаком в дверь борделя «Две стрелы».

Голоса, стук молотка и шум передвигаемой мебели, доносившиеся из-за двери, на мгновение стихли.

– Кто там!?

– Мы там!

Раздался шум отворяемого засова и на пороге объявился Силас.

– Рад вас…

– Почему двери заперты? – огорошил Анри вопросом, не дав

Силасу договорить.

Отстранив его могучей рукой, Анри вошел в бордель, а следом