Дом для демиурга Том 2: Реальность сердца

Kriptilia

В начале седьмого кавалькада подъехала к дому, который снимало семейство Эйма. Кларисса прошла наверх, не представляя, как, каким чудом можно будет поднять с постели Фиора, который очнулся-то поутру, но, к ее изумлению, господин регент уже не лежал - сидел в кресле. Белее молока, полупрозрачный и с синяками под глазами - даже странно, крови-то он потерял немного, но все-таки способный двигаться. Потомки Золотого Короля были выносливы, но помимо выносливости тут нужна была и несгибаемая воля, а на ее недостаток Фиор пожаловаться не мог, что бы там ему самому не казалось.

Присутствие

второго, сидевшего рядом, поначалу насторожило, а лежавший на коленях золотой скипетр и попросту испугал. Король прислал господина казначея в качестве своего представителя - к добру ли это? Сам по себе Гильом Аэллас был замечательным человеком, разумным и необыкновенно - особенно для алларца - сдержанным, но в этом и беда: поймет ли он, что здесь творится? Гильом казался слишком медлительным, ему самое место в казначействе, а не здесь... и кому из двоих соратников по "малому совету" и совету нынешнему он больше симпатизирует? Что приказал ему король? Уж не арестовать ли Фиора он явился?

– Я буду дурным вестником, - Аэллас первым поднялся навстречу Клариссе; от его слов сердце забилось вдвое чаще.
– Господин Алларэ - уже часа три в Шенноре, комендант крепости отказывается пропускать внутрь кого-либо, кроме него, а с ним - двое капитанов гвардии герцога Гоэллона и городской палач.

"Он все-таки с нами, - поняла женщина.
– Это хорошо, и на его стороне право приказывать от лица короля, но Реми уже там. Палач нашелся, и даже если его напоили, для Реми не составит труда привести палача в трезвый вид..."

– Досадно, - вздохнула Кларисса.
– Господин Аэллас, можете ли вы что-то сделать с комендантом?

– Законного - увы, ничего, он в своем праве. Однако ж, в сложившихся обстоятельствах законом придется пренебречь, - огромный алларец слегка пожал плечами. Скипетр в широченной ладони казался золотой соломинкой. В голубых глазах мелькнуло что-то такое, что коменданту оставалось лишь посочувствовать. Попасть между Реми и этой ледяной глыбой...

– Я хотел бы выслушать господина регента наедине, - заговорил Тейн.
– Много времени это не займет. Остальных я попрошу спуститься и готовиться ехать.

Кларисса, выставленная из собственной спальни и королевский представитель подчинились беспрекословно. В коридоре Гильом взял женщину под руку, вежливый даже сейчас. Ни мужской костюм для верховой езды, пропахший конским потом, ни знание того, что через полчаса им, возможно, придется стоять плечом к плечу в драке казначея не смущали. Это роднило его с Хельги - и еще больше с Фиором.

– Вы поступили на редкость разумно, госпожа Эйма. Я весьма признателен вам за участие. Можете не беспокоиться насчет обвинения в измене, король прекрасно понимает всю его нелепость. Ни вам, ни моему герцогу ничего не грозит, однако ж, мы должны позаботиться и о герцоге Скоринге. Его показания жизненно необходимы для блага государства.

"Господин казначей и тетрадь, - вспомнила женщина.
– Да, он будет на нашей стороне до последнего, ему нужна возможность личной беседы... но почему же он бездействует?"

– Я понимаю, какой вопрос вы хотите мне задать, - Гильом остановился на лестничном пролете.
–

Госпожа Эйма, я ранее бывал в Шенноре и знаю, что, сумей даже я убрать с дороги коменданта и подчинить себе крепость, ведь в моем распоряжении отряды городской стражи, нам это нисколько не поможет. Именно поэтому я и ждал вашего с мэтром Тейном возвращения.

– Вы приняли верное решение, - спускавшийся по лестнице Леум одобрительно покивал.

Шедший за ним герцог Алларэ удивленно вскинул голову. Как Фиор ни старался не хромать, передвигался он все равно с видимым усилием. Рана над коленом была не столько опасна, сколько болезненна, и, должно быть, каждый шаг давался с трудом. Но на лице было куда меньше тревоги, чем до того - лишь напряженная сосредоточенность человека, который готовится к сложному и опасному делу. Должно быть, Тейн сумел его успокоить насчет грядущего конца света.

Кларисса вдруг осознала, что ничего не понимает. Всем грозила беда, вчерашнее кровопролитие столкнуло с гор лавину - и теперь оставалось ждать прихода в мир Противостоящего, разрушителя, или его помощника и соперника, который обманул герцога Скоринга, и один - смерть быстрая, а другой - медленная; но что-то изменилось, а женщине об этом не сказали. Зато Гильом Аэллас не оторвал коменданту его безмозглую голову и не пресек все безобразие. Почему?!

Через мгновение стало не до того: пол выскользнул из-под ног, и если бы не Гильом, бесцеремонно поймавший женщину за воротник, а потом прижавший к себе, она упала бы в обморок прямо на лестнице собственного дома. Сам он стоял незыблемой скалой, только недовольно нахмурил брови. Фиор вцепился в перила, Тейн побледнел, ненадолго утратив привычный всем цвет лица.

Показалось - в крышу ударила молния, прямо посреди ясного дня.

– Дела божественные нас больше печалить не будут, - тихо сказал Леум.
– Пора заняться человеческими.

"Несправедливо!
– губы шевельнулись, но звука не было, только безмолвный крик, рвущийся из груди: - Несправедливо, несправедливо!.."

Араону казалось, что он стоит далеко - не дотянешься, - от остальных, и видит все со стороны. Все. Всех.

Ханна Эйма - ладони прижаты ко рту, с трудом упихивают обратно даже не крик, а девичий рев, и лицо оплывает, сминается теплым воском, глаза набухают слезами. Еще немного, и плотина рухнет, и будет боевитая северянка рыдать в три ручья, вымывая всю боль...

Брат Жан - беспомощно вскинутая рука, пытающаяся схватить, удержать пустоту, но от ладони до чужого плеча - слишком далеко, и теперь остается только вспомнить о смирении, о принятии неизбежного. Губы едва дрожат - молится? Бранится про себя?

Андреас Ленье - встрепанный скворец, искривленные в досадливой гримасе брови, в глазах же - уже смирение, понимание того, что иначе быть не могло. Взгляд медика, заранее наполненный согласием с тем, чего нельзя изменить.

Альдинг Литто - безнадежным отчаянием и виной выбеленное лицо, распахнутый в продолжении несвоевременного "Нет!" рот, и сам - словно тонкая ветка, схваченная морозом - неживая, хрупкая, достаточно одного прикосновения, и переломится...