Дом на мысе Полумесяц. Книга первая. Братья и сестры
Шрифт:
* * *
Бейлдон был живописным городком, хотя некоторым его пейзажи казались суровыми. Извилистые улочки карабкались вверх по утесам, на которых стоял город. За утесами раскинулась пустошь, протянувшаяся между долинами в западной части графства Йоркшир. Пустошь простиралась от Суэлдейла до Уэнслидейла на севере, охватывала Ниддердейл, Уорфдейл и Эрдейл и даже частично тянулась на юг до самого Калдердейла[36] и за его пределы. Бейлдон был выстроен из камня, почерневшего от копоти фабричных труб и печей. Майкл и Конни обосновались в Бейлдоне незадолго до начала войны. Их дом находился в верхней
У Конни был рукастый помощник — местный умелец, которого в Бейлдоне знали под именем Барти. Вообще-то, его звали Бартоломью Верити, но прозвище Барти приклеилось к нему с пеленок. Когда-то Барти был солдатом, но меткий выстрел из бурской винтовки[37] положил конец его военной карьере. На память о войне у него остались три пальца на левой руке и отсохшая левая нога.
Негодный к военной службе и не обученный ремеслу инвалид никак не мог найти постоянную работу и перебивался случайными заработками и ручным трудом. Несколько лет тому назад Барти потряс местных жителей, взяв откуда-то невесту, пышногрудую красавицу лет на пятнадцать его моложе. Кэтрин Верити была крепкой румяной деловой ирландкой с любовью к похабным шуточкам. В последнем можно было убедиться, спросив, как они с Барти поженились. «Однажды, — отвечала Кэтрин, — он залез ко мне в постель и отказался вылезать».
В каждой шутке, как известно, есть доля правды: преданная Кэтрин родила своему Барти пятерых детей. Чтобы содержать такую ораву, Барти пришлось искать что-то более существенное, чем случайные заработки длиной в неделю или две. Услышав, что Майкл и Конни Хэйг переехали в Бейлдон, он, не теряя времени зря, зашел к ним домой, представился и предложил свои услуги.
Конни сразу прониклась симпатией к старому солдату. Он был предупредителен и рад услужить, на лету схватывал, что от него требуется, и ему можно было доверять и оставлять работать без присмотра. Еще он был красив грубоватой солдатской красотой и души не чаял в детях.
Хотя Майкл и Конни по-прежнему скорбели по старшей дочери, младшая Маргарита и сыновья Эдвард и Джордж служили им радостью и утешением.
С приездом Рэйчел и Марка в Скарборо появился повод всей семье съездить на побережье. Тогда-то Майкл и встретился с Джозайей Фёртом, соседом Каугиллов на мысе Полумесяц. Джозайя владел процветающим бизнесом по производству текстильного оборудования в Западном райдинге, но планировал уйти на пенсию. Он надеялся, что его старший сын Джонас возглавит его бизнес, но в битве на Ипре тот лишился правой ноги, и планам Джозайи не суждено было осуществиться.
Когда он рассказал об этом Майклу, тот спросил, не хочет ли он продать фирму, и попросил назвать цену. «Уокер, Пирсон, Фостер и Добсон», компания, где Майкл работал, располагала неограниченными средствами. А в штаб-квартире «Фишер-Спрингз» вели агрессивную политику расширения и диверсификации. Майкл не сомневался, что глава «Фишер-Спрингз» одобрит покупку, и решил послать телеграмму в штаб-квартиру и заручиться поддержкой.
* * *
Шарлотте Танниклифф отчаянно не хватало нового увлечения в жизни. Ее дочери Джессике исполнилось пять лет, и забота о ребенке уже не отнимала все свободное время матери. Шарлотта видела определенную иронию в том, что война закончилась и доступных мужчин вокруг стало более чем достаточно, но теперь они ее почему-то
То ли непреодолимое обаяние Шарлотты, то ли не менее привлекательный баланс ее банковского счета привлекли к ней внимание управляющего банком. Когда завещание Айзека было утверждено, у Шарлотты образовались значительные средства под инвестиции. Прежде она никогда не инвестировала, однако управляющий банком открыл ей загадочный мир фондового рынка, и Шарлотта обнаружила, что такого захватывающего и волнующего увлечения у нее еще не было.
Сначала ей везло, и несколько вложений окупились сторицей. Она загорелась и стала обучаться новому искусству. Выбор ее был мудр, она умела балансировать между риском и благоразумием и подгадать момент, когда нужно покупать или продавать. К моменту подписания Версальского мира в тысяча девятьсот девятнадцатом году Шарлотта приумножила состояние покойного супруга в пять раз.
Глава двадцать восьмая
Главврач снова справлялся у заместителя о здоровье «немого».
— Он снова начал рисовать?
— Да, месье.
— По-прежнему рисует ту же сцену?
— Да, месье. Красивый пейзаж. Деревушку, а вокруг — зеленые поля. В центре — руины аббатства без крыши под открытым небом. Закончив картину, берет кисточку и забрызгивает все красной краской. Тревожный симптом, месье. Брызги похожи на кровь. Потом берет тряпку, скипидар и оттирает холст. На следующий день начинает сначала — тот же пейзаж. Всегда один и тот же пейзаж.
— И никаких вариаций? — спросил главврач.
— Нет, всегда одно и то же, вплоть до мельчайших деталей. Однажды я попытался вмешаться и помешать ему испортить картину. Его талант бесспорен, а пейзажи очень хороши. Я решил, что это будет ему полезно; если он рисует что-то из своих воспоминаний, память может к нему вернуться.
— И что произошло?
— Он так всполошился, что я был вынужден отдать ему картину. Агрессию он не проявлял, но очень расстроился. И стоило мне отдать ему картину, как он снова принялся забрызгивать ее красной краской. Он словно пытается улучшить ее, довести до совершенства; а может, для него это воспоминание о прекрасном, которое было осквернено. Смертей и разрушения за последние пять лет было достаточно, Бог свидетель.
Главврач взглянул на своего заместителя, обдумывая его слова.
— Значит, он так и не произнес ни слова? — Вопрос был отчасти риторический.
— Ни единого. Он у нас почти год и за все это время не издал ни звука. Кажется, в своем маленьком мирке ему уютно, но порой что-то начинает его тревожить, и он сильно волнуется.
Снова задумавшись, главврач кивнул:
— Возможно, вы правы. Вероятно, он живет в прошлом, во времени до катастрофы, которая все изменила. И этот пейзаж символизирует то, что ему дорого, то, что было уничтожено, возможно, не буквально, а в его раздробленном сознании. Мозг, вероятно, не в силах осмыслить новую реальность, и пациент регрессировал и живет в прошлом. Может, и нет никакого аббатства, и это просто символ, ассоциация. Надо проявить терпение. — Врач вздохнул и добавил: — Терпение — единственное, что мы можем дать нашим пациентам, чья психика искалечена войной.