Дом на мысе Полумесяц. Книга первая. Братья и сестры
Шрифт:
* * *
Конни написала Джеймсу и поведала о смерти Сонни и их отца, а также о приезде Рэйчел и Марка Каугиллов на мыс Полумесяц. Ответ пришел лишь через год.
Дорогая Конни,
извини, что написал только сейчас. Мы знали о смерти Сонни еще до того, как получили твое письмо. И наша семья уже тогда была в трауре, но не по Сонни, а по нашему любимому Солу. Сол погиб в том же сражении, что и Сонни. Мы полагаем, что в момент гибели они были вместе. Адъютант полка Сола собрал его личные вещи и прислал нам. Среди них был фрагмент письма, которое Сол писал перед смертью. Из
Смерть Сола привела Элис в глубочайшее, страшное расстройство. Полагаю, она уже от него не оправится; на нее жалко смотреть. Мне же так не хватает моего мальчика, что порой невыносимо о нем даже думать, настолько это больно.
Я взял долгий отпуск на работе, чтобы побыть с Элис и детьми: это необходимо мне не меньше, чем ей. Малыш Люк поддерживает наши силы. Каким-то непостижимым образом он унаследовал от Сонни его хулиганское обаяние. Отвлекает нас и малышка Дороти, счастливая, солнечная душа и наша маленькая радость.
Узнав о смерти отца, я был глубоко опечален. Горе это было не жгучим, как после смерти Сола или Сонни, а тихим, но от этого не менее глубоким. Жаль, что между нами все так вышло; хотя я никогда не прощу ему его слов и поступков, я не переставал его любить.
Мы с Элис очень обрадовались, узнав, что вдова и сын Сонни нашлись и приехали на мыс. Представляю, каким потрясением это стало для матери. Жаль, что отец не дожил до этого дня и не увидел малыша. Судя по тому, что ты пишешь, Рэйчел — славная девушка, а присутствие малыша на мысе Полумесяц, несомненно, благотворно отразится на матери.
Мы также рады, что карьера Майкла складывается удачно; кажется, после ухода из «Хэйг, Акройд и Каугилл» он заметно преуспел. Жаль, что я не могу избавиться от ненавистного Кларенса, но юристы говорят, что, пока нет официального подтверждения смерти Сонни из министерства обороны, поделать ничего нельзя.
Наш бизнес процветает, несмотря на мое отсутствие, а может, благодаря ему. На днях я вернулся к делам, а вскоре ко мне присоединится Элис; мы наняли младшим детям гувернантку. Элис с удовольствием занимается делами фирмы; думаю, это отвлекает ее от тягостных мыслей.
У твоей племянницы Цисси появился кавалер. Ей семнадцать, и в этом нет ничего странного. Вместе они смотрятся довольно забавно: он выше нее на восемнадцать дюймов. Худой, как жердь, и от этого кажется еще выше. Он служит репортером в местной газете и комментирует местные новости, да так едко, что его невозможно читать без улыбки. Думаю, они скоро обручатся; как знать, может, в следующем письме я напишу тебе, что стал дедушкой! Твой любящий брат Джеймс
P. S. Элис отчитала меня, что не передал привет.
Горе Элис — женщины, которую Конни едва знала и которая теперь стала безутешной матерью, — долгая разлука с обожаемым братом Джеймсом и смерть племянника, который был ей очень дорог, хотя они никогда не встречались, глубоко опечалили Конни.
Глава двадцать девятая
Кларенс Баркер жил один в квартире в тихом квартале, застроенном домами Викторианской эпохи. Он редко принимал гостей, не считая дам, которым платил за услуги. Кларенс не желал связывать себя узами брака и отношений; не интересовали его и дети. Женщины присутствовали в его жизни исключительно для удовлетворения
У Кларенса выдалась удачная неделя, причем безо всяких усилий с его стороны. Пришли цифры с шерстеобрабатывающего завода; они его вполне удовлетворили, а доходы химического и красильного заводов оказались еще выше. Старший торговый агент сообщил о превосходных результатах продаж торгового отдела. Кларенс решил отпраздновать. Он вызвал свою любимую проститутку к девяти вечера и предупредил, чтобы была готова остаться на ночь.
В субботу утром, выпроваживая девицу за дверь, он увидел на коврике конверт. Он прочел надпись сперва незаинтересованно, но во второй раз уже с куда большим интересом. Конверт был адресован «рядовому К. Э. Баркеру», а рядом с именем стояло наименование его полка и личный номер.
Внутри оказался один лист бумаги с напечатанным на машинке текстом. Он начал читать, и почти сразу строки стали расплываться перед глазами; у Кларенса закружилась голова, его затошнило, а дыхание участилось, словно он пробежал марафон.
Через несколько минут комната перестала кружиться; Кларенс на ощупь добрел до кресла в гостиной, сел и посидел в нем несколько минут, восстановив равновесие. Затем снова начал читать.
Уважаемый рядовой Баркер.
Говорят, патологоанатомы легко различают калибры и виды пуль. Полагаю, пуля, выпущенная из британской винтовки, отличается от той, что выпущена из немецкой винтовки. Пуля, которую вы выпустили в майора Огилви, осталась внутри него, и я точно знаю, где он похоронен. Поэтому выяснить, что застрелили его из британской винтовки, не составит труда. А как называется преступление, когда солдат стреляет в своего офицера, приказавшего ему идти в бой? Думаю, это убийство и госизмена. Впрочем, не так уж это важно; вас в любом случае повесят.
Если это случится, многие скажут: свершилась справедливость. Я же скажу: зачем портить человеку жизнь? Даже если я доложу о случившемся властям, майора Огилви не вернуть. В тот день я был в окопе. Я видел, что произошло, и слышал каждое слово. Майор обвинил вас в трусости и велел вылезать из окопа. Я видел, как вы его застрелили; затем вас стошнило, и вы наложили в штаны. Я присутствовал на похоронах майора и знаю, где его могила. Вижу, вы не бедствуете и ведете комфортную и богатую жизнь. Наверняка вам не хотелось бы, чтобы такая мелочь, как обвинение в убийстве и госизмене, испортила вам безбедное существование. Поэтому считаю, что вам стоит поделиться своим богатством и удачей с бывшим фронтовым товарищем. Имею в виду себя.
Назовем это пожертвованием в память о тех, кто не вернулся с фронта, — о майоре Огилви и прочих. Первого взноса в тысячу фунтов будет достаточно, чтобы отбить у меня желание обратиться к властям, — пока достаточно. Я дам вам несколько дней на поиск денег, затем напишу, где и как их передать. Ваш фронтовой товарищ.
* * *
Все менялось так медленно, что лишь через несколько месяцев немой заметил сдвиги. Сначала вернулась память — память о плохом. Потом он однажды осознал, что грохот орудий прекратился. Точнее, не то чтобы прекратился; он просто давно его не слышал. Он задумался и понял, что то же произошло с голосами. Они больше не преследовали его ночью и днем, не взывали о помощи, которую он оказать был не в силах; не кричали в непрекращающихся неизлечимых муках. Через некоторое время он стал называть эпизоды, когда слышал грохот и голоса, своими «плохими днями».