Дом на Уотч-Хилл

Монинг Карен Мари

Он несколько секунд послушал.

— Не уверен, что смогу. Она кровная Кэмерон, из девяти домов, и она полностью пробудилась, — ещё одна пауза. — Иди нахер! Ты знаешь, что я хочу того же. Но я Полукровка. Мне и быть-то здесь уже опасно. Одно дело, когда она была лёгкой добычей…

Он прервался, затем прорычал:

— Ладно. Но я это ни за что делать не стану. Возможно, я знаю кое-кого, кто согласится сделать это за подходящую цену.

Глава 10

На следующее утро после беспокойной ночи ярких, тревожных снов, я проснулась, и в голове моей в мельчайших подробностях играла музыка зажигательного рила — каждый

инструмент, каждый голос и в особенности сводящий с ума ритм неустанных, вызывающих вожделение барабанов.

Я чувствовала себя так, словно мне всю ночь на повторе снилась эта песня. Перекатившись в кровати, я схватила телефон и загуглила текст так, как только смогла его разобрать.

Спустя несколько минут переключений с видео на видео я нашла эту песню — Witches Reel, ведьмин рил. Самой похожей на то, что я слышала в «Тенях», оказалась версия в исполнении группы Dolmen, хотя барабанный бой не совпадал. Прошлой ночью каждый оглушительный удар словно отдавался у меня в костях, стучал в моей душе, вызывал болезненную дрожь, заставлял меня чувствовать себя ясно проснувшейся и живой.

Я определённо чувствовала себя ведьмой, танцуя под эту музыку, подумала я с сухой усмешкой, а затем в меня врезалось горе. Прошлой ночью я была слишком утомлена физическим измождением (и немало пьяна), чтобы плакать, поэтому отключилась в то же мгновение, что скользнула в постель. Злость этим утром тоже не отставала, врезалась в меня с такой свирепостью, что я бы согнулась пополам на грани рвоты, если бы стояла.

Мою мать сожгли заживо, и я знала, как это ощущалось. Каким-то образом я испытала это с ней, наверняка почувствовав лишь десятую степень того ада, который ей пришлось перенести. Как я испытала её смерть? Был ли этот ужасный момент, который мы разделили, ещё одной загадочной гранью нашей «родословной»? Если мама могла прощупывать людей так, как я, она не только скрыла от меня правду, но и попыталась заставить меня верить, что я воображаю себе всякое. Планировала ли она когда-нибудь мне рассказать? Была ли моя странная способность, или «глубокое зрение», одним из тех «сведений о Греях», которые она обещала обсудить перед её смертью, веря, что у нас полно времени?

Она ушла намного раньше, чем мы обе ожидали, будучи безжалостной убитой. Мысли о том, что моя хрупкая, нежная мать умирала ещё более мучительно, чем она уже умирала от рака — по чьему-то намеренному умыслу — оказалось достаточно, чтобы грибовидное облако жажды крови стёрло всякую возможность линейной мысли. Я колотила подушку кулаком, пока моя рука не начала дрожать, затем уткнулась в неё лицом и плакала, пока она не пропиталась слезами.

Когда шторм наконец-то стих, я лежала и гадала, как такая нежная, спокойная женщина могла родить такой огненный вихрь, в который я превратилась в последнее время. Если Джоанна Грей когда-либо чувствовала драконицу, ворочавшуюся в её нутре, со стороны это никогда нельзя было заметить. Скорее уж грациозная олениха с мягкими глазами, которая бежала и бежала, потому что за нами гнались охотники, гнались вечно, и она спутала меня шорами, ничего не говорила, разрешала их личностям оставаться совершенно скрытыми от меня. Вместо того, чтобы обучить меня, она научила собственного оленёнка бежать в неведении, и мы пугливо метались из города в город, стирая все следы себя снова и снова.

Больше никогда.

Горе поглотило меня с момента, когда я её потеряла. Теперь я чувствовала пробуждение другой эмоции, куда более пугающей.

Злость.

На мою мать.

За то, что она воспитывала меня в незнании явно

бесчисленного множества вещей, которые мне нужно было знать. За то, что не делилась ничем из нашего прошлого, которое, очевидно, ужасало её. Если это прошлое умудрилось найти дорогу в моё настоящее, то это угроза, а она оставила меня слепой к этой угрозе. Если только, рассуждала я, этот сейф, о котором она никогда не говорила, не содержал информацию, которую она так сильно хотела мне передать, что рассказала об этом моей лучшей подруге. Факт тот, что если бы я знала об его существовании, я бы украдкой сунула туда нос, и мама достаточно хорошо меня знала, чтобы понимать это.

Сгорая от нетерпения, я снова позвонила в пожарную часть. Когда Томми-младший ответил, я спросила, может ли Том передать посылку Эсте, чтобы она привезла её мне в пятницу.

— Не знаю. Я поговорю с ним. Я знаю, что ему нужно заполнить много бумаг, чтобы выдать на руки улики, следовать протоколу.

— Это не улики, — возразила я. — Это личные вещи.

— Всё, что собрано на месте происшествия, — пояснил Томми. — Я скажу ему позвонить тебе как можно скорее.

Раздражаясь, я сбросила вызов. Я понимала боль ухода за близким человеком с раком, но я хотела получить тот чёртов сейф, и я хотела получить его немедленно.

Если я должна быть оленем или охотником, то я хотела быть тем, кто держит арбалет.

Мощный, композитный арбалет, способный чисто оборвать жизнь одной стрелой.

Несмотря на мою злость в адрес матери, она была и всегда будет моим миром, и тот, кто сжёг её, тоже сгорит, поклялась я так свирепо, что это встревожило меня, заставило гадать: могу ли я действительно сделать это — намеренно убить кого-то?

Ещё сильнее меня встревожило то, что у меня не было готового ответа. В моменте я чувствовала, что да, я бы убила того, кто убил мою мать; взвела бы прицел из глубинного укрытия и уложила этого ублюдка.

Вздохнув, я поднялась с постели, голышом пошлёпала в душ и включила горячую воду.

***

Прошлой ночью я забыла выпустить Руфуса, осознала я, полчаса спустя спешно сбегая по лестнице, но кто-то его выпустил. Должно быть, Девлин сделал это, пока я вчера переодевалась, потому что стигийский филин пристроился в своей нише возле оранжереи и ждал, когда его впустят. Я улыбнулась ему, радуясь, что он не торчал всю ночь взаперти.

— Привет, красавец, — воскликнула я, гадая, пожелает ли он когда-нибудь вновь присесть на меня после того, как в вечер нашей первой встречи я так ожесточённо замахнулась на него. Мне бы понравилось прогуливаться с этой роскошной, пусть и весьма демонической с виду птицей, сидящей на моём плече.

Он склонил голову набок, оценивая меня тыквенными глазами.

Я открыла дверь в оранжерею и шагнула в сторону, чтобы он мог залететь внутрь, но он не пошевелился. Затем, мгновение спустя, он опустил голову, чтобы спихнуть что-то с края.

К моим ногам с вялым стуком приземлился маленький окровавленный лисёнок. Горло было разодрано от уха до уха, и детёныш явно погиб.

Мысль «Вау, молодец, лиса, какая добыча, большой мальчик!» в моей голове схлестнулась с мыслью «Ой, бедный маленький лисёнок», и последняя победила. Прищурившись, я хмуро посмотрела на него.

— Убивай для пропитания. Мне не нужны подарки. Я сама могу себя прокормить.

Руфус несколько долгих секунд смотрел на меня, не моргая, затем взлетел и описал два круга по саду, после чего залетел в оранжерею и устроился на своём насесте на хлебном дереве, всё ещё глядя на меня круглыми глазами.