Дом с химерами
Шрифт:
А Глеб Кочубей полетел в «Приют»…
Он добрался туда на закате, чувствуя себя измученным физически и духовно, упал на продавленную кровать в своей келье и благополучно проспал до позднего вечера. Возможно, он проспал бы до следующего утра, но его разбудил громкий стук в дверь, а потом и камешек, звякнувший об оконное стекло. Глеб открыл глаза, с улыбкой обвел взглядом свое бедное жилище. Ему уже казалось странным, что еще несколько часов назад он был так напуган, что хотел сбежать отсюда…
Стук в дверь повторился. Глеб слетел с кровати, схватил фонарик и побежал вниз. Загремел ключом и посторонился,
– Извини, старик, что поздно, – сказал тот. – Можно? Тоскливо стало одному. Ты не замечал, что дом притягивает? Привидения привидениями, а ведь тянет. Правда, я в них не верю. Это страшилки для женщин. Да и то не для всех. Женщины сейчас… – Он замялся, подбирая слово. – Воины! Помню один, итальянский кажется, фильм, там герой называл свою жену воином. Говорил: «Всю жизнь с воином, как на войне!» Они теперь воины, мой друг. А привидения остались в старых сказках, и нет ни единого достоверного живого свидетеля. Увы.
…Они хорошо сидели. Глеб на своей продавленной кровати, его собеседник на табурете напротив. Он оказался своим в доску, несмотря на некоторый душок академизма, так сказать, и очень правильную речь – так сейчас уже не говорят даже дикторы Центрального телевидения. И коньячок «Хеннесси», который он принес, тоже был хорош. Они рассуждали о женщинах, музыке, театре; они снова обсудили историю дома и коснулись привидений и сверхъестественного…
Глебу было хорошо. Его распирало желание рассказать своему гостю про Амалию Шобер, но он крепился. Только намекнул, не удержался, что в семье Шоберов были, наверное, красивые женщины, и одну из них непременно звали Амалия. Красивое имя для красивой женщины…
Гость усмехнулся и пожал плечами – может, и звали. Амалия – имя довольно распространенное, почему бы и нет. А что?
Глеб рассказал, что Ляля Бо выдумала, будто в доме живет дух Амалии Шобер. Глеба охватило чувство радости, ему давно не было так хорошо – скоро ночь, и, возможно, снова придет Амалия. Он жалел, что рассказал этой славной девушке Катюше про свою сиреневую женщину с искрами. Не нужно было. Он не понимал уже, почему запаниковал, пытался сбежать… Глупец! Амалия – его тайна, его сон, его надежда! Почему надежда, на что надежда – он затруднился бы объяснить, он просто так чувствовал. Это было то, что принадлежало только ему. Должно же быть хоть что-то в этом мире, что принадлежит только ему! Он сунул руку в карман, нащупал носовой платочек Амалии и счастливо рассмеялся.
Он сходит с ума? Прекрасно! Не худший способ сойти с ума. Амалия будет приходить к нему, и они будут разговаривать долго-долго!
Он рассеянно слушал своего гостя – от коньяка приятно туманилось в голове – и представлял себе, как ночью медленно откроется дверь и…
– А висельник? – спросил вдруг тот. – Не появлялся? – И они снова рассмеялись.
Глеб откинулся на подушку, закрыл глаза. Его гость сидел молча, не сводя с него внимательного взгляда. Прошло пять минут, потом десять. Глеб не шевелился. Гость протянул руку, коснулся пальцами его лица – Глеб не отреагировал, – и потянулся за портфелем. Раскрыл, достал веревку с петлей на конце, молоток, какие-то железки. Раскрыл настежь дверь, стал на табурет и начал вколачивать одну из железок в косяк двери. Дом ответил на удары глухим эхом, прокатившимся сверху донизу. Закончив, он подергал – железка сидела прочно. Затем соскочил с табурета, подошел к спящему человеку, застыл, разглядывая его. После
…Всю предыдущую ночь я проворочалась, раздумывая о бедной Ларисе Куровицкой, о привидениях, об актерах Молодежного и нашем походе на чердак. Лариса… В ней было столько жизни и света, ее смерть не укладывалась у меня в сознании. И не только у меня – ее муж, теперь вдовец, художник Андрейченко, тоже не мог поверить… Я стала раздумывать, что «тоже». Почему-то встреча с ним не давала мне покоя. Я перебирала по косточкам наш разговор и не находила ровным счетом ничего подозрительного.
– Ты думаешь, он причастен к убийству? – спросил Каспар.
– Нет! Но…
– Но?
– Понимаешь, что-то было… Не знаю!
– Царапает?
– Царапает.
– Слово?
– Нет, скорее… Не знаю. Жест, мимика… Тон! Понимаешь, он говорил о ней как о живой. Кроме того, я не знаю, зачем он меня позвал, а все непонятное вызывает подозрения. Мы с ней не виделись восемь лет, я ничего о ней не знаю… Вот! Я ничего о ней не знаю.
– И что?
– А то, что я ничего не могла ему рассказать! Понимаешь, я ровным счетом ни-че-го не могла ему рассказать. А потому наша встреча не имела смысла. Кроме того, Лариса мертва, и какая теперь разница, что именно я могла бы о ней рассказать?
– И… что? – снова повторил Каспар в недоумении.
– А то, что наша встреча имела бы смысл, если бы Лариса была жива! Допустим, она исчезла, и он пытается разыскать ее. Он позвонил мне, еще кому-то, ее друзьям! Понимаешь?
– Не очень. Как-то ты все усложняешь, Катерина. Даже не знаю, что сказать, – озадачился Каспар. – Хотя не могу не признать, что-то в этом есть… Какая-то глубинная логика на уровне подсознания!
Именно! Очень глубинная и на уровне подсознания.
Поздно вечером, выдержав борьбу с Каспаром – он в пылу полемики назвал меня истеричкой, – я набрала Леонида Максимовича.
– Екатерина Васильевна, вы?
В его голосе я не услышала радости. Он не сказал «опять вы», удержался – и на том спасибо.
– Леонид Максимович, извините за поздний звонок, я… Понимаете, завтра я уже не решусь! – выпалила я. У меня было чувство человека, бросающегося в прорубь.
– Какие-то новые мысли? – вздохнул он.
– Я вас не разбудила? – опомнилась я.
– Ну что вы! Это такая мелочь! Приму снотворное еще раз. Я вас внимательно слушаю, Екатерина Васильевна.
– Только не смейтесь, Леонид Максимович. Понимаете… Я думаю, Лариса жива! И еще… Нужно спросить у ребят со двора, был ли на ней розовый шарф… Я как-то не сообразила сразу. И если не было, то, сами понимаете…
Глава 34
Убийство
Человек, сидя в кустах, наблюдал за домом. Он пропустил момент, когда на сцене появился новый персонаж, и заметил его, только когда тот постучался в дверь. А потом швырнул в окно камешек. Его впустили. Человек в кустах слышал невнятные голоса Глеба и ночного гостя, а потом увидел тени в окне комнаты актера. Окно было распахнуто, там горела свеча. Слов было не разобрать – голоса сливались в неясный гул. Ему показалось, что голос гостя ему знаком.