Дом с золотыми ставнями
Шрифт:
В ту звездную, безлунную ночь население казарм и дворца было разбужено странным громом и грохотом. Все, кто выскочили наружу из домов, с испугом глядели на непонятное, ужасающее до глубины души зрелище: по дворцовой стене, извиваясь, шипя, треща, бежали яркие огни и брызгали разноцветными искрами. Время от времени они взвивались сполохами выше человеческого роста – там, где было насыпано пороху побольше. Мы израсходовали два бочонка на всю пиротехнику. Стена была высотой в три ярда, а местами и выше. Порох на нее насыпали Филомено и Аганве, который крутился под стеной в полном маскараде огбони, чтобы не очень-то любопытствовали страдающие бессонницей. Он с несколькими друзьями при всем параде с вечера прогуливался у кольца казарм – а вообще-то, когда огбони вечером гуляют по улицам,
На небо не таращились только в одном месте – у той части дворцовой стены, что прилегала к покоям правителя. Там бродило привидение – такое симпатичное привидение в белом балахоне, которое до полусмерти испугало бы и многих европейцев. Оно имело огромную круглую голову с глазами, в которых горел адский пламень. Страшилище то появлялось, то пропадало, то сверкало глазами в темноте, то будто закрывало их. Если бы кто-нибудь дал себе труд подойти поближе, под балахоном обнаружили бы вместо дьявола старого кузнеца Огеденгбе. Он, прикрываясь саваном, держал на палке пустой калебас с прорезями и время от времени менял на новый прогоревший фитиль.
Не сказать, чтоб отец не робел, взявшись за такое дело. Но до него, так же как и до брата, дошло, что это всего лишь огонь, – а кузнецы привыкли иметь с ним дело. К тому же кузнецы сами колдуны – кто больше, кто меньше, и им попроще освоиться с нечистой силой. Они быстро переняли все, что требовалось. А уж мы-то, столько лет живя с оружием в руках, умели обращаться с порохом.
Длился весь фейерверк куда меньше, чем я об этом рассказываю. Все прекратилось по странному, резкому крику, похожему на птичий. Это и был птичий крик, только чуирре не водится в Африке. Перестало греметь, сверкать и гореть, пропал страшный призрак, будто не бывало – тишина и темнота безлунной ночи.
Ну, а где в это время были мы и что делали?
Когда началась вся заварушка и отец медленно выплыл из-за кустов со своей тыквой, мы закинули веревку с крюком за стену(она доходила тут до пяти ярдов) и быстренько забрались наверх. От этой стены отходила другая, пониже, разделявшая мужскую и женскую половины внутреннего двора. К ней с обеих сторон примыкали крытые пальмовыми листьями крыши, и одна из них, с левой стороны, была крышей спальни правителя. Туда-то мы и скользнули и притихли там, никем не замеченные, и ждали, пока уляжется суета и все уснут. А когда все утихло, прошмыгнули под шуршащую крышу вниз, на чердак.
Дело в том, что в богатых домах йоруба крыша двойная. Вверху она крыта листьями, или тростником, или маисовой соломой. Нижняя делается из досок и покрывается корой. В таких домах с толстыми глиняными стенами и под двойной крышей прохладно в любую жару. Там всегда шуршат мыши и ласка, которая за ними охотится. Туда не лазят никогда, кроме случаев, когда требуется починка. Там мы и расположились с удобствами, чтобы провести целые сутки, улеглись, стараясь не шуршать, разобрали кору, чтобы лучше слышать и по возможности подглядывать.
Поутру было много разговоров и пересудов о ночном происшествии. Все сходилось на том, что это недобрый знак, но к чему он? Потом боле ушел в тронный зал, и пока в опочивальне было пусто, мы приметили место, где удобнее всего снять две тесаные доски чердачного настила. Потом оставалось только подождать до ночи.
Наша мышка вернулась в норку и сладко спала, уснула за дверями бдительная стража, ушли сморенные духотой опахальщики. Кругом было тихо, и мы действовали тихо – мы это умели, хотя, пожалуй, отяжелели слегка после стольких спокойных лет. Все было беззвучно:
Свист потревожил округу, но по сравнению со вчерашним это было ничто; не прошло и часа, как мы лежали в своих постелях, хорошенько припрятав редкостную дичь.
Что поднялось в городе на следующий день – представить невозможно. Идах пошел потолкаться на базар и принес кучу несусветного вздора. Аганве собирал новости в других местах и пришел с больной головой: он присутствовал на совете огбони. Там все были в полной растерянности и все валили на нечистую силу. Поиски организовали, но они свелись к тому, что толпы стражи ходили по улицам – как будто исчезнувший правитель мог валяться на земле, словно забулдыга, осушивший в одиночку бутыль крепкого эму. Сошлись на том, что боле живым был взят на небо, и стали между собой выяснять, кто поедет в столицу, чтобы доложить алафину и его советникам о необходимости нового назначения. Можно представить, что вокруг этого разгорелось, потому что посланец имел все шансы вернуться назад правителем.
Перед лицом открывающихся возможностей о нас просто забыли.
Мы не стали о себе напоминать. Не торопясь, распорядились имуществом.
Галантерейный склад, на который так зарился бывший правитель, перевезли в городской дом. Наше хозяйство в они Факундо оставил моему дяде, так же как все лишнее оружие. На тряпки и бусы Идах не зарился, но наш отъезд его крепко огорчил.
– Послушай, – сказал он мне, – эту жирную свинью можно пустить на корм крокодилам. Тот, придет вместо него, побоится связываться с вами. Почему бы вам не остаться? У нас так хорошо все пошло.
Я только покачала головой. Слишком многое сходилось в одну точку. Огбони все равно не оставили бы нас в покое: не терпели независимых и непокорных. К тому же зависть к чужому богатству грызла их сердца. А самое главное – война с хауса ширилась и катилась, армия алафина терпела одно поражение за другим, и в Бенин и Дагомею тянулись бесконечные вереницы. Эта война не могла закончиться ничем хорошим.
Так и получилось: фульве, нанося удары с юга, присоединились к хауса, теснящим Ойо с севера, и не прошло четырех лет, как столица пала под их соединенным натиском. Алафин бежал и отстроил новый город на восемьдесят миль южнее прежнего, но от империи остались одни обломки. Она рассыпалась на маленькие королевства, на города-государства, воюющие друг с другом из-за захвата рабов. Войнами они опустошали друг друга и самих себя, покуда через двадцать лет англичане не взяли голыми руками то, что было когда-то могучей державой народа йорубов.
Все к этому шло; но, увы, мой народ недальновиден и непредусмотрителен. Алафину Аоле не пошла впрок полученная в юности порка. Когда обычаем становится "продай ближнего своего", нечего удивляться, если судьба настигнет самого продающего братьев и сестер.
Но мои дети плакали, расставаясь с черной землей. И я уезжала с тяжелым сердцем.
Все же это была моя земля, и я любила ее.
Мы собирались в путь из нашего дома в они, разоренного, потерявшего уют, с невыветрившимся запахом пороха. Идах ехал с нами до самого моря, – ему предстояло отогнать назад лошадей. Уезжали налегке – оружие, кошелек с звонкой монетой, мешок с каури, самая необходимая в пути утварь. Только один большой тюк на спокойной кобылке был не в лад с нашим привычным походным снаряжением. Там был упакован бывший городской правитель, а теперь полное ничто – по правде, он и был спесивое ничтожество.