Дом с золотыми ставнями
Шрифт:
– Если вам дать палец, сеньор, вы откусите руку вместе с головой. Вы такой, что не довольствуетесь частью и скоро потребуете себе все больше и больше.
– Но, карамба! Я веду себя до того прилично, что стал противен самому себе. У Белен теперь будет долгожданный ребенок (я едва не фыркнула в кулак), и все довольны, кроме меня. Хватит сердиться, красавица, ты знаешь, как я тебя люблю.
– Я не сержусь – сердита битая спина.
– Ах, сколько можно об этом помнить?
– Сразу видно, что вам ни разу не перепадало плетки, сеньор, иначе у вас тоже
– Ты дерзишь? Жена тебя разбаловала. Я сам бы тебя разбаловал, будь ты со мной так же покладиста, как с ней. Попросту, душа моя, не серди меня. Я ведь бываю и злой.
– Знаю. Только вы забыли, чем это может кончится?
– Забыл и не хочу вспоминать!
Он сгреб меня в охапку и свалил на диван. Впрочем, я не сопротивлялась. Лежала себе – руки под голову, и посмеивалась, пока он не заорал:
– Проклятая! Ты опять за старые штуки? Они не пройдут тебе даром!
Задор пропал с перекошенного лица, остались страх и ярость. Я поправляла помятые юбки и объясняла неторопливо: – Успокойтесь, сеньор, я не хочу лишать вас всех радостей жизней. Остальных – как хотите и сколько хотите, не трогайте только меня. Э-э, вот этого не нужно. Если вы пустите вход плеть вы это уже пробовали, и я тоже… Разрешите мне, сеньор, идти – уже поздно.
– Постой же… ах каналья! Значит, с кем угодно, кроме тебя? А ты с кем угодно, кроме меня?
– Ни на кого не претендую, сеньор: я замужем.
– Значит я тебе не хорош после всего? После всех глупостей, которые натворил ради тебя? Так, так. Я тебе говорил, что этого не спущу. Я найду, как тебя пронять. Ты мною пренебрегла? Хорошо же. Ты об этом еще… Он затряс серебряный колокольчик. – Маноло, эй, Маноло!
Лакей явился сию же секунду.
– Рабочих с сахарной плантации уже заперли на ночь?
– Только что, сеньор.
– Вот эта королева будет сегодня ночевать в мужском бараке! Ну что, гордячка, это тебе подходит больше, чем моя постель?
Я не знаю, что ему стукнуло в голову и почему он не мог сложить два и два. Я не слишком хорошо знала рабочих с сахарной плантации, но меня там знали отлично.
Как сеньору не вспало на ум, что не один негр не осмелится обидеть колдунью, которой я давно прослыла? Мне уступили самый удобный гамак. Если что-то и мешало спать, то лишь молоко, которое распирало грудь, и беспокойство, управится ли с сыном девчонка? А, впрочем, Фе была хорошей и опытной нянькой.
К открытию барака – ни свет ни заря – сеньор ждал меня у ворот.
– Весело было, красавица?
– Они, сеньор, хорошо воспитаны. Они не станут приставать к женщине, если ей не хочется.
– Ладно, иди отсюда, – процедил дон Фернандо сквозь зубы. – Только не думай, что все позади.
Я так не думала и весь день ждала: что-то он еще устроит?
Вечером Маноло позвал в гостиную. За столом – сеньор, сильно навеселе, перед ним открытая бутылка и рюмка. Чуть поодаль – майораль и тоже держит в руке рюмку.
– Красотка, – начинает сеньор без предисловий, – ты у нас сейчас безмужняя, а это не годится, потому что ты одна заскучаешь.
– Давид, знаешь, кому я ее сейчас отдам? Лысому пастуху, – он сам ходит в красном лоскуте, сам из их компании, уж он-то не перетрусит! Вот сейчас и отведи ее к нему!
Но Давид неожиданно воспротивился, и по голосу было заметно, что он вовсе не пьян:
– Я что, должен вести ее как корову на случку? Надо мной все негры смеяться будут! Я не побоюсь ее выпороть, если прикажете, но служить посмешищем не желаю.
– Нет-нет, – поспешно остановил его барин, – драть не надо. Зачем уродовать такое тело? Натан, отведи ее в карцер, туда же отведешь женишка, запри их и чтобы все было как надо! А, что еще: если кто-нибудь из двоих начнет артачиться, ты на этот случай поймай пару любых черных ублюдков в женском бараке и если что – их-то и бей! А что, красавица, нравится тебе это? – и снова пьяно захохотал.
– Ну, скажи?
Что такому скажешь?
– Сеньор, вы считаете, что накажете этим меня? Ошибаетесь: только себя.
Переночевать с лысым Мухаммедом? Посмотрим, как-то сладко это будет для вас.
Что-то все же он понял и даже слегка протрезвел.
– Что ты со мной можешь сделать? Я тебя пальцем не тронул и бить тебя не будут!
– Я – ничего. Вы, вы сами – свой палач. Ну, баста! Эй, Натан, прохвост! Веди меня к лысому, и никого не надо трогать: все будет так, как велел сеньор. Если бы он еще знал, чем это кончится…
– Стой! – одним прыжком хозяин загородил дорогу. – Чем это ты грозишь, ведьма?
– Ничем; но лучше бы вы одумались.
– Ах, вот что! Пошел, Натан!
И вот я очутилась в карцере, убранном самым издевательским манером: пол покрыт ковром, на лежанке постель с подушками, даже в углу торчит какой-то букет.
Наверху, в узком окошечке, слышны голоса двух холуев. Отворилась дверь – втолкнули лысого. Его взяли прямо в коровнике, ничего не сказав, и он просто опешил, увидев меня.
Положение было глупейшее и гнуснейшее. Ни до того, ни после я не оказывалась в положении настолько гнусном. Даже порка не была так унизительна. Мужчина, сидящий передо мной, заливался буро-пунцовой краской от стыда и гнева. Он умирал бы от счастья, окажись наедине со мной в других обстоятельствах.
– Может быть, можно этого не делать? Пусть лучше меня побьют.
– В том-то и штука, Мухаммед, что бить будут не тебя и не меня.
– Его ждет за это раскаленная печь, душа моя.
Оконце давало мало света. Солнце садилось, в подвале сгущались сумерки.
– Я пропустил вечернюю молитву, – сказал он. – Здесь есть чистая вода?
Он опустился на колени лицом к глухой стене, обратясь в ту сторону, где лежала полузабытая родина и город под названием Омдурман. В непонятных словах слышались сдержанная сила и грусть. Этот мужчина заслуживает истинной любви, но горькая ему досталась доля.