Дом в небе

Корбетт Сара

– Почему вы не поможете мне?

Женщина остолбенела.

– Я не говорю по-английски, – сказала она на хорошем английском.

Вдруг костяшки моих пальцев пронзила резкая боль – кто-то ударил мне ногой по рукам, чтобы заставить меня выпустить столб. Пальцы сами собой разжались, и Абдулла потащил меня дальше, к фургону, где были два ряда сидений и четыре двери. У фургона меня поставили на ноги, и Абдулла стал заталкивать меня на заднее сиденье. Тут я увидела свой последний шанс. Я с силой ударила его ногой в пах, так что он свалился на землю, а сама тем временем выскочила с противоположной стороны и ринулась в толпу, размахивая руками и крича по-арабски молитву из первой суры, которую ежедневно произносит каждый мусульманин: «Бисмилляхи

р-рахмаани р-рахим. Альхамду лилляхи раббиль 'алямин. Аррахмаани р-рахим. Малики яумиддин. Иййякя на'буду ва ийякя наста'ийн. Ихдина с-сырааталь мустакыйм…» Что означает: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. Хвала Аллаху, владыке миров, милостивому, милосердному, царю в День Суда! Тебе только мы поклоняемся и Тебя только просим помочь! Наставь нас на путь тех, кого Ты одарил благами, не тех, кто находится под гневом и не заблудших. Да будет так!»

Я произносила многие слова неправильно, торопливо и слишком громко, но очень надеялась, что они поймут, эти десятки зевак, что если моя вера не совершенна, то хотя бы тверда, а если и не тверда, то я, простоволосая грязная иностранка, все-таки тоже человек.

Никто не пошевелился. Никто, казалось, не знает, что мне ответить. Они только смотрели на меня с ужасом, пока я кричала свою арабскую молитву. Все было впустую. Я кричала до хрипоты даже тогда, когда чьи-то руки подхватили меня сзади и понесли обратно, и я увидела, как двое мужчин выводят Найджела из мечети и волоком тащат к фургону. Увидев, что он жив, я испытала секундное облегчение, но вслед за тем и новый приступ тоски. Не прошло и сорока пяти минут, как мы выпрыгнули из окна. Что толку было в нашем бегстве? Мы пересекли реку только до половины. Да, мы оба пока живы, но теперь это все равно что мертвы.

Глава 32. Безвкусный дом

Мы с Найджелом сидели, сцепив руки, на заднем сиденье, стиснутые между Мохаммедом-младшим и одним из двоих мужчин, которые только что в мечети защищали нас, но успели уже принять сторону наших врагов. Второй сел за руль, рядом с Абдуллой и Скидсом. Джамал прыгнул в кузов. Двери захлопнулись. Взревел двигатель. Несколько человек в толпе замахали руками.

Куда бы мы ни ехали, там все будет по-другому, не так, как прежде.

Меня начала бить дрожь. А потом я заговорила, обращаясь в основном к Мохаммеду и новобранцам в банде.

– Как вы могли это сделать, – говорила я, глядя на Мохаммеда, который смотрел вперед и не поворачивал головы. Заталкивая меня в машину, он нанес мне несколько ударов по лицу, так что едва не свернул челюсть. – Вы говорите, что вы мусульмане, но мы тоже мусульмане. Вы держите нас в заложниках, и это неправильно.

Никто не отвечал, лишь Найджел крепче сжал мою руку. Впереди, наполовину скрытая в облаке желтой пыли, ехала машина Ахмеда и Дональда.

Через десять минут езды по ухабам у фургона лопнула шина. Это случилось прямо напротив розового здания с вывеской «Университет Могадишо», что подтверждало мою догадку о том, что нас держат в пригороде, если не в самом городе. Стены здания были изрыты пулями и снарядами: студенческая жизнь в Могадишо – это вам не прогулка в парке.

Мальчики выгнали нас на улицу и пересадили в машину Ахмеда. За руль сел Дональд, а Ахмед остался в обездвиженном фургоне. Скидс, занимавший переднее пассажирское кресло, обернулся, потыкал пальцем в меня и Найджела и сделал «пиф-паф».

– Они сейчас убьют нас, – безучастно сказала я, чувствуя страшную усталость во всем теле, хотя могла бы и не говорить – все и так было ясно.

Я заметила, что майка у Найджела порвана почти пополам и сквозь прореху виднеется кожа воскового оттенка. Мохаммед, сидевший рядом, вдруг ударил его в лицо. Найджел уронил голову и закрыл глаза. Я видела, что он едва сдерживается, чтобы не заплакать. Тут у Мохаммеда зазвонил телефон – на рингтоне у него квакали лягушки, – и это,

возможно, уберегло Найджела от следующего удара.

Пока Мохаммед болтал по телефону, я шепотом говорила Найджелу, что он должен будет передать моим родным, если меня убьют, а он останется в живых. Помимо очевидных слов любви, сожаления и просьб о прощении, я попросила сказать моей маме, чтобы она съездила в Индию, если хочет лучше понять меня.

– А папа и Перри пусть съездят в Таиланд, – говорила я, – им там очень понравится.

Найджел в свою очередь просил и меня передать такие же слова его родителям, братьям, сестре и его девушке – сказать, что он любит их и что он очень виноват перед ними.

Мохаммед нежно ворковал в свой телефон. Мне даже показалось, что я слышу в трубке щебечущий голос ребенка, который смеется, слушая, что говорит ему Мохаммед.

Мимо проносились городские дома, эвкалипты, мини-автобусы, автомобильные покрышки, разложенные вдоль дороги. Штукатурка на некоторых зданиях пожелтела, как старая кость. Мужчины, толкающие тачки, женщины с ведрами, дети, глазеющие на машины, – все это было словно за закрытой дверью, напоминая, как глухо Сомали к нашему в нем присутствию. Один раз мы остановились, чтобы заправиться. На углу стояла тощая сомалийка и несколько канистр. В руках она держала жестяную банку. Скидс протянул в окно деньги, и она банкой налила в бак бензин. Мы с Найджелом на заднем сиденье были хорошо ей видны, но, заметив мой умоляющий взгляд, она отвернулась. Мы поехали дальше. У меня было ощущение, что нас возят кругами, дожидаясь некоего часа, чтобы убить. Словом, нам осталось недолго.

Сзади в багажнике сидел Дональд. Помня, что он не раз на протяжении всех этих месяцев выражал нам сочувствие, я повернулась и схватила его за рукав рубашки.

– Пожалуйста, помогите нам.

Дональд вспылил.

– Вы думаете, вы такие одни? – в ярости зашипел он. – Есть немцы, итальянцы, они все запросто уезжают домой. – Наверное, он слышал о подобных случаях по телевизору. – Никто не хочет за вас платить, а теперь вы делаете проблемы. – Он вырвал у меня свой рукав.

Я отвернулась. Мое израненное тело обрело чувствительность, которую ранее заглушал адреналин. Кожа на спине была содрана до мяса, ноги распухли и были все в засохшей крови. Если бы не пульсирующая боль, я могла бы подумать, что они чужие.

Мы кружили по дорогам, пока не остановились у какого-то дома. В отличие от прочих наших пристанищ это было обитаемое. На крыльце валялась детская обувь, на веревке висела женская одежда. Дональд и Скидс молча протащили нас по коридору, мимо нескольких закрытых дверей, в одну из комнат, и оставили там – под охраной Абдуллы и Мохаммеда. Рядом находилась кухня – до нас долетал запах стряпни.

Я догадывалась, что это дом капитана. Комната, в которой нас оставили, была спальня, и не просто спальня, а настоящий будуар с рюшами, оборками, ситцевыми занавесками в райских птицах и цветистым покрывалом на огромной супружеской кровати. На деревянном секретере были аккуратно расставлены тюбики крема, флаконы духов и баночки с гелем для волос. Судя по всему, мы неожиданно угодили в чье-то милое семейное гнездышко. Со двора долетал рассерженный и возмущенный женский голос. Надо думать, что хозяйка не обрадовалась прибытию двоих иностранцев и банды немытых подростков с автоматами.

Вернулся Дональд.

– Сидеть, – велел он нам, указывая на пол.

Мы сели у стены напротив кровати, и Дональд начал допрос. Точнее, капитан Скидс задавал вопросы на сомали, а Дональд переводил, передавая не только смысл вопросов, но и бешенство, присутствующее в оригинале. Почему вы убежали? Как вы выбрались из дома? Кто вам помог? Вы хотите умереть?

На каждый вопрос приходилось отвечать по нескольку раз. Дональд разносил нас, говоря, что мы глупцы и плохие мусульмане, а мы просили прощения, клялись, что нам никто не помогал, говорили, что не хотим умирать и только хотим домой.