Дом Весталок
Шрифт:
– Где же твой наряд и маска, Статилий? И почему ты не готовишься к выходу?
Мы со Статилием дружили в детстве. Он ещё юношей стал актёром, потом переходил из одной труппы в другую, стараясь учиться у известных комиков. Год назад Великий Росций взял его к себе.
– У меня ещё есть время на подготовку.
– И как тебе живётся в труппе величайшего актёра Рима?
– Замечательно! Как же ещё?
Голосу Статилия явно не хватало убедительности. Я нахмурился.
– Ладно, Гордиан, тебя не обманешь. Ничего замечательного, конечно, нет – это просто кошмар. Росций – чудовище. Таланта ему не занимать, но это просто зверь. Будь я рабом,
– И таковы все актёры, - шепнул я Экону. –Они капризны, как дети, а нянчиться с ними приходится ещё больше. – Я вновь повернулся к Статилию: -Что за чушь! Я же видел твою игру весной, на празднике Великой Матери, когда вы ставили «Двух Менехмов». Никто бы лучше тебя не сыграл близнецов!
– Ты в самом деле так считаешь?
– Клянусь. Я так хохотал, что чуть не свалился со скамьи.
Лицо Статилия просветлело, но тут же вновь стало мрачным.
– К сожалению, Росций другого мнения. Ведь сегодня я должен был играть старого скрягу Эвклиона…
– О, так вы сегодня даёте «Клад»?
– Да.
– Это одна из моих любимых пьес, - объяснил я Экону. –Наверное, лучшая комедия Плавта. Грубоватая, но замечательная.
– Я должен был играть Эвклиона, - резко перебил меня Статилий. –Но сегодня утром Росций пришёл в ярость, заорал, что я всё делаю неправильно и опозорю труппу на весь Рим. И вот теперь я вместо этого играю Мегадора, соседа Эвклиона.
– Но ведь это тоже богатая роль, - заметил я, припоминая текст пьесы.
– Ну да! А кому достаётся роль Эвклиона? Бездельнику Панургу – простому рабу! Да любой слизняк талантливее его.
– Вдруг Статилий замер и напрягся: –О боги, только не это!
Я проследил за его взглядом, и увидел, как привратник впускает в театр здоровенного бородача. Следом за ним шел светловолосый телохранитель огромного роста со шрамом на носу – типичный громила с Субуры, такого я узнаю за милю. Привратник подвёл их к дальнему концу нашего ряда, и они двинулись к свободному месту около Экона.
Статилий резко пригнулся, надеясь что, его не заметят.
– Словно у меня не было других бед! – шептал он мне на ухо. –Это Флавий, ростовщик, с кем-то из своих наёмных бандитов. Единственное чудовище в Риме, которое ещё страшнее, чем Росций.
– Сколько же ты задолжал этому Флавию? – я ещё говорил, когда громовой рык с той стороны скены перекрыл все звуки:
– Идиот! Бездарь! Попробуй только сказать мне, что не можешь запомнить роль!
– Росций, - шепнул Статилий. –Кричит, думаю, на Панурга. В гневе он ужасен.
Центральная дверь скены распахнулась, и за ней появился невысокий коренастый мужчина, уже облаченный в театральный наряд дорогой белой ткани. Его грубое, мрачное лицо вполне могло навести ужас на подчинённого – и всё же, как ни странно, это был самый смешной человек в Риме. Его глаза почти невозможно было разглядеть из-за вошедшего в поговорку косоглазия, но стоило ему посмотреть в нашу сторону – и я словно бы почувствовал, как кинжал просвистел
– Вот ты где! – проревел Росций. –Где ты шлялся? Марш за кулисы! Нет, в обход не иди – бегом за кулисы! – он будто отдавал команды собаке.
Статилий промчался по проходу, вскочил на подмостки и исчез за дверью – но перед этим, как я заметил, бросил косой взгляд на бородача, сидевшего рядом с Эконом. Я внимательно посмотрел на ростовщика Флавия, ответившего мне тяжёлым взглядом. Он никак не походил на человека, пришедшего смотреть комедию.
– Сегодня тебя ждёт настоящий «Клад»! – сострил я, наклоняясь к нему через голову Экона. В ответ Флавий лишь нахмурил брови. –Одна из лучших пьес Плавта, ты так не считаешь?
Флавий, оттопырив губу, с подозрением смотрел на меня. На лице его телохранителя застыла глупая мина.
Я, пожав плечами, отвернулся от них.
Тем временем глашатай сделал последнее объявление. Все места были уже заполнены. Опоздавшие на представление, а также рабы толпились везде, где только можно. На орхестру вышли двое музыкантов и заиграли на длинных трубах. Мелодия накрывала всех, настраивая на появление скряги Эвклиона. А привратник и глашатай двинулись по проходам, вежливо успокаивая чересчур расшумевшихся зрителей.
Музыка смолкла. Центральная дверь распахнулась, и на подмостках появился Росций в белом одеянии и маске, изображавшей предельное самодовольство. В прорезях маски виднелись его раскосые глаза, густой голос актёра разносился повсюду:
– Не знаете, кто я? Скажу вам коротко:[17]
Я Лар домашний, из дому вот этого,
Откуда, как вы видите, я вышел. Здесь
Уж много лет живу, был покровителем
Отцу и деду нового хозяина.
Росций продолжал читать пролог, рассказывая, с чего начинается действие пьесы – как дед Эвклиона спрятал под полом дома горшок с золотом, как дочь Эвклиона влюбилась в соседского племянника и нуждается в приданом, чтобы выйти за него, как он, дух-хранитель, собирается привести Эвклиона к кладу…
Я поглядел на Экона – его восхищённый взгляд не отрывался от фигуры в маске, он жадно ловил каждое слово Лара. Флавий сидел рядом с ним с таким же угрюмым видом, как прежде. Его белобрысый телохранитель разинул рот и изредка почёсывал шрам на носу.
Из-за кулис послышался приглушённый крик.
– Но вот уже кричит старик: всегда он так.
Старуху гонит, тайну б не проведала.
На золото взглянуть он хочет, цело ли, - с этими словами Росций вышел в правую дверь.
Из-за центральной двери появился некто в маске старика и ярко-жёлтом одеянии – этот цвет всегда символизировал алчность. Это был Панург, раб-актёр в роли скопидома Эвклиона. Он вытащил за руку другого актёра, наряженного рабыней, и швырнул его на середину просцениума.
– Вон! Вон отсюда! Прочь! За дверь! Проваливай!
Подглядывать, глазищами шнырять тебе! – кричал он.
Статилий совершенно напрасно бранил актёрские таланты Панурга: зрители вокруг меня уже начали смеяться.
– За что? За что – воскликнул второй актёр. Его уродливую женскую маску венчал кошмарного вида спутанный парик. –За что меня, несчастную, колотишь ты?
– Чтоб и на деле ты была несчастна, дрянь,
Дрянную жизнь вела б, тебя достойную.
Панург и его напарник сновали туда-сюда по подмосткам, к вящему восторгу зрителей. Экон подпрыгнул на скамье и захлопал в ладоши. А ростовщик и его телохранитель сидели, скрестив руки на груди.