Дом Весталок
Шрифт:
– И родителям.
– У Азувия нет родителей. Они оба погибли год назад, когда случился пожар на их вилле. Азувию пришлось взять на себя управление всеми делами. У них ведь столько поместий и столько рабов! Весь год ему пришлось пересматривать отчёты управляющих и разбираться со счетами, чтобы выяснить, в каком состоянии дела, и чего стоит его имущество. Послушать его, так богатому приходится работать больше, чем бедняку!
– Молодому человеку, у которого одни развлечения на уме, и впрямь может так показаться.
– Он и приехал в Рим затем, чтобы отдохнуть после того целого года
– Те же друзья, что приходили за ним позавчера?
– Да, старикан Оппианик и тот, что помоложе, Вулпинус.
– Странное имя. У него что, лисья морда и хвост?[22]
– Нет, конечно. По-настоящему его зовут Марк Авиллий. Это мы прозвали его Вулпинусом за лисьи замашки. Вечно суёт повсюду нос, вынюхивает, лезет во всё. А сам при этом юлит. Спроси его о чём – никогда прямо не ответит, даже когда врать вроде бы и ни к чему. При всё при том довольно обходителен, умеет понравиться и собой недурён.
– Мне знаком этот тип людей.
– Вулпинус Азувию вроде как за старшего брата. Своих братьев у Азувия нет, вот Вулпинус его и опекает. Привёз в Рим; подсказал, где лучше поселиться и где можно поразвлечься.
– Понятно. А когда эти двое заходили позавчера во «Дворец» за Азувием, никто из них случайно не обмолвился, куда они собираются?
– Почему не обмолвился - они предложили Азувию сходить с ними в сады.
– В какие сады?
– Да в те, что сразу за Эсквилинскими воротами. Они рассказывали, какие там прекрасные сады – с множеством фонтанов и тенистыми деревьями, и что сейчас, когда всё цветёт, они особенно красивы. Конечно, Азувий сразу же загорелся. Он ещё столько всего не успел увидеть в Риме, развлекаясь, в основном, здесь, в Субуре. – Коламба усмехнулась – на этот раз лукаво. Думаю, он как приехал в Субуру, так нигде больше и не бывал. Даже Форума небось не видел.
– Конечно же, молодой человек, приехавший из Ларина, непременно пожелает побывать в знаменитых садах за Эсквилинскими воротами.
– Ещё бы – если они и вправду так прекрасны, как расписывали их Оппианик и Вулпинус: аллеи, над которыми сплетаются ветви деревьев; искусственные озёра, цветущие поляны и прекрасные статуи. Мне и самой очень хотелось бы там побывать; вот только хозяин редко выпускает меня из дому – разве что когда за мной присылают. Представляешь, я в Риме почти два года и ни разу не слыхала об этих садах.
– Представляю, - кивнул я.
Она грустно вздохнула, но её лицо тут же прояснилось.
– Зато Азувий обещал, если эти сады и вправду такие замечательные, сводить меня туда. Вот было бы чудесно, правда?
Мы отвели Коламбу назад во «Дворец Приапа». Хозяин был явно удивлён, что мы вернули его рабыню так скоро, но платой остался доволен.
Тучка набежала на солнце; тень и приятный ветерок сопровождали нас на пути от «Дворца Приапа» до Эсквилинских ворот.
– Пока что ясно одно, - сказал я Луцию. – Азувий не умер от лихорадки позавчера утром. Либо он в это время был у Коламбы, живой и здоровый; либо ты действительно видел его в приступе лихорадки - но тогда после твоего ухода он чудодейственны образом исцелился, и ты встретил его на улице сегодня
– Почему? – спросил Луций.
– Ты не хуже меня знаешь, что за Эсквилинскими воротами нет никаких садов.
Покидающий Рим через Эсквилинские ворота попадает из города живых прямиком в город мёртвых.
Давным-давно, в пору возникновения Рима, здесь обнаружили заброшенные ямы для выжигания извести и стали хоронить в них умерших. Город живых разрастался по обоим берегам Тибра, вокруг Форума и рынков, а вместе с ним разрастался и город мёртвых – вокруг старых известковых ям, давших ему начало, храмов, где тела готовили к погребению, и площадок для сжигания умерших.
Слева от уходящей на восток Лабиканской дороги[23] раскинулось городское кладбище, где неприметные надгробные памятники римской бедноты теснятся вперемешку с общими ямами, куда сваливают сожжённые останки рабов. Справа находятся помойные ямы, куда обитатели Субуры и её окрестностей вываливают всякий мусор – пищевые отбросы, битую посуду, поломанную рухлядь, всякое рваньё, которое не сгодится даже для нищих. Над свалкой всегда то тут, то там вьются дымки - это золотари каждый день поджигают мусор и нагребают песок поверх дотлевающих остатков.
Никаких садов тут, конечно же, нет. Не говоря уж о садах - повсюду, куда ни глянь, нет никакой зелени, не считая бурьяна между помойными ямами да дикого винограда, оплетающего полуразрушенные надгробия на заброшенных могилах всеми позабытых покойников. Было что-то очень жестокое в том, чтобы додуматься назвать это место садами.
По лицу Люция читалось, что у него явно поубавилось охоты присутствовать при расследовании – по крайней мере, на данном его этапе. Если Субура с её пороками ещё могла быть притягательной для этого скучающего аристократа, то уж кладбище для бедняков и городская помойка были начисто лишены всякой романтичности. Луций поморщился, брезгливо отгоняя кружащихся у его лица мух; но последовал за мной.
Мы стали переходить с кладбищенской стороны на сторону свалки и обратно, расспрашивая редких встречных, не видали ли они тут позавчера троих хорошо одетых граждан: пожилого, молодого и совсем юнца. Служители кладбища нетерпеливо отмахивались от нас, слишком занятые мёртвыми, чтобы отвлекаться на живых; мусорщики лишь пожимали плечами и разводили руками. Отчаявшись добиться толку от кого бы то ни было, мы принялись бродить вдоль ям, всматриваясь сквозь дым в рдеющие остатки мусора. Я подумал, что так, должно быть, выглядит сверху царство Аида – если только в царство Аида сверху проникает солнце.
– Эй, вы, двое!
Я обернулся, невольно схватившись за кинжал. Какой-то неописуемо грязный оборванец наблюдал за нами из-за мусорной кучи.
– Чего тебе? – спросил я, не убирая руки с рукояти кинжала.
Человек, чьё лицо было почти скрыто грязными спутанными волосами, шагнул к нам.
– Я знаю, что ты кого-то ищешь.
– Может, и так.
– Тогда, может, я могу тебе помочь.
– Не темни. Говори прямо.
– Я знаю, где тот парень.
– Какой парень?
Оборванец искоса глянул на меня, переступил с ноги на ногу.