Дом Ветра
Шрифт:
— Нет, — она плюнула ему в лицо. Рамон опустил ее волосы, отходя от нее, а потом, вновь подходя к ней, и с размаху дал ей сильную пощечину, от чего Каталина упала со стула на холодный пол.
— Дрянь... Увидите ее, — приказал он.
В камере она устало опустила на тюфяк; щека мучительно ныла, а кожу кусали вши. Она проспала до рассвета, утром принесли опять баланду с плевками, которые Кат аккуратно сняла с каши и немного поела. Это Рамон приказал, он хотел ее унизить так, чтобы она захотела спасти свою шкуру, сдав всех, включая собственного мужа. Когда ее снова вели в допросную, она молила Бога придать ей
Целый день ее не трогали, не приносили ни еды, ни питья. Каталина предпочла просто поспать, забыться. Под сердцем все еще билась жизнь, она, как и ее мать, хотела отчаянно жить, держалась за возможность остаться в живых и никого не предать. Когда на улицу опустилась ночь, ее снова отвели к Рамону. Чего он хотел от нее, что ему нужно? Неужели он не понял, что она не станет причинять вред любящим ее людям? На что он рассчитывает? Он еще раз задал свои вопросы, и она каждый раз ничего толком не говорила.
Еще тринадцать дней Каталина терпела этот ужас. Ее били и насиловали самыми изощренными способами, о каких она не имела представления. Ее опускали в холодную воды, топили, душили так, что темные пятна плясали перед глазами; сажали в тесную клетку в надежде, что она наконец-то что-то скажет; разливали по полу похлебку, вываливали фекалии у двери, но и это не помогало, они не могли найти рычаг давления на нее. Все тщетно: Каталина приняла важное решение для себя. Ради любви стоило сделать это.
Незадолго до рассвета дверь ее камеры распахнулась, на пороге стоял светловолосый священник. Кат поднялась с тюфяка, пытаясь встать, но ноги не держали. Она почти не ела все эти дни, ее постоянно рвало, и она плохо спала, испытывая вечную боль.
— Как Мадрид еще стоит? — спросила она слабым голосом.
— Мадрид сдался, — она тяжело вздохнула.
— Значит, мы проиграли.
28 марта Мадрид сдался, и никто, никто за эти годы не помог Испании, и страна пала под натиском фашистов. Кто следующий? Они позволили захватить этому авантюристу Гитлеру Чехословакию, разрешили свернуть с истинного пути Испанию. Мир катился в пропасть. Все было почти напрасным. Теперь это стало достоянием истории. Эта была величайшая победа темных сил, миру предстояло пережить самую великую битву.
— Меня прислали исповедовать вас, — Кат очнулась от слов падре Антонио. — Они сказали, что не звери.
— У меня нет грехов. У вас есть бумага и ручка? — спросила Каталина, падре кивнул. — Вы передадите мое письмо и вот это? — она вытащила из-под тюфяка кулон с фотографиями дочерей внутри.
— Я передам, ни о чем не думайте, сеньора... — падре Антонио запнулся.
— Фокс, — закончила Каталина.
— Бог все простит, — он подождал, пока она напишет письмо, а потом ушел. Скажет этим извергам, что сеньора каялась в изменах мужу.
На восходе солнца за ней пришли. Ее вывели на улицу, воздух был необычайно свеж, легкий ветерок колыхал волосы, а зарево, как пролитая алая кровь, озаряло все своим светом. Каталина в последний раз видела рассвет. Последний рассвет без Джейсона. Ее приставили к стене, она подняла глаза к чистому небу, ожидая вечного света. Она не могла смотреть в глаза своих убийц. Она думала о дочерях и Джейсоне, думала о Лондоне и друзьях. Коснулась ладонью живота, там все еще
***
Диего открыл дверь, на пороге стоял священник, который не знал, что и сказать. После того, как ему стало известно, что арестовали Кат, вся его русская команда и испанские коммунисты ожидали, что к ним заявятся фашисты. Каталина ведь знала, где они обитают, приносила сведения, так как она была истиной испанкой и ей было легко скрыться в толпе людей, легко узнавать их мысли и тайны.
— Вы сеньор Фокс? — спросил он, и его голубые глаза наполнились слезами.
— Нет. Джейсон, тебя ищут, — вышел высокий блондин. — Может, зайдем?
— Меня просили передать вам это, — падре Антонио протянул Джейсону письмо и кулон Каталины, — я видел сегодня утром вашу жену.
— Ее отпустили? — спросил нервно Джейсон.
— Нет, я думаю, она уже там, где всем хорошо, — падре Антонио замолчал.
Джейсон открыл кулон, вспоминая, как дарил его, как она радовалась, как прощалась с дочерьми, пряча фотографии девочек. Джейсон развернул письмо, вчитываясь в последние слова жены, адресованные ему.
Милый, любимый Джейсон,
Миленький мой, не вини меня ни в чем, отдав свою жизнь, я спасла тебя и других. Я не смогла по-другому, ведь они грозились убить тебя. Ты должен жить, любимый. Прошу, живи ради меня, дыши ради меня. Я всегда буду с тобою рядом, в твоем сердце. Прости меня за все, дорогой.
Люби наших дочерей, воспитай их сильными и честными, верными и надежными. Я знаю, что больше никогда не увижу их, не увижу Джулию в свадебном платье, не увижу Флер взрослой, но это должен сделать ты за меня. Отдай им всего себя за меня, а я буду всегда с ними душой. Скажи, что я любила их, скажи, что я не могла поступить по-другому. Когда Джулии исполнится восемнадцать, отдай ей полгалереи, вторую половину — Флер, когда она вырастет.
Я люблю тебя. Вечность станет нашей тайной, она скроет нашу любовь. Я боюсь думать, как бы сложилась моя жизнь без тебя. Встретив меня в нашем любимом городе, ты помог мне обрести себя. Ты научил меня жить, ты открыл мои таланты. Я боялась без тебя жить и дышать, но теперь ты должен это сделать. Я так люблю тебя, что внутри все разрывается. Не хочу повлечь тебя за собой, хочу подарить тебе жизни, которую не смогла сберечь сама. Я носила ее под сердцем...
Прости меня... прости, что не сказала. Прости, что не позволила увезти меня отсюда. Прости, что привезла нас сюда и погубила нашу семью. Я погубила нас и спасла тебя. Просто прости... Мне так больно, так трудно... Потому что этот рассвет я встречу без тебя.
Я люблю тебя. Живи ради меня...
Твоя любящая жена Каталина.
Строчки, буквы — все поплыло перед глазами Джейсона, внутри что-то мучительно сжалось, а потом лопнуло. Это было его сердце. Как он будет жить без нее? Разве можно ее винить? Он тоже не мог поступить по-другому. Он не мог не привезти ее сюда, не мог не считаться с зовом ее сердца. Не хотел, чтобы она упрекала его потом всю жизнь, а он винил бы себя в ее душевных терзаниях. Честь и долг свились с любовью, жизнь сплела витиеватые кружева, кто знает, как переплетутся пути-дороги в будущем.