Дом Ветра
Шрифт:
— Гарри, налей даме сока и отчаливай к жене, — шутя сказал он.
— Вот ты как всегда, вообще-то, послезавтра приезжает Бетти, и я с радостью спихну ей всю их шайку-братию, — Гарри ухмыльнулся.
— Давай, иди, увидимся завтра или послезавтра у Бетти, — когда дверь за Гарри захлопнулась, то Джозеф посмотрел на Бланку. — Я уехал, потому что были дела на фирме, срочные дела.
— Я знаю, — проронила девушка. — Я люблю тебя, — вдруг призналась она.
— О, Бланка, дорогая, я же сказал, мне не свойственна любовь вообще, — Джозеф сел напротив нее. — Это мой брат готов любить, мои сестры, но я — нет.
— Ты
— Нет, но я не могу тебе предложить ничего, кроме постели, — ответил он. — Там, в Барселоне, у тебя жизнь, но здесь ты будешь чужой.
— Я хочу быть с тобой, — сейчас она была похожа на обиженного ребенка, он дотянулся до ее лица, проводя пальцами по подбородку.
— Оставайся у меня, но у меня странная семья, и будь готова ко всему, — он скинул пиджак и пошел куда-то. Она стала рассматривать его квартиру, повсюду были семейные фотографии. В Испании не очень хорошо воспринимали его сестру, и Бланка это знала очень хорошо. Он пришел уже облаченный в халат.
Ночью она лежала рядом с ним, он не показал, что желает ее так же сильно, как она его. И тогда она сама прильнула к нему, исступленно шепча по-испански слова любви, до него частично доходил смысл ее слов. Бланка ласково, как кошка, прижалась к его крепкому телу, запуская пальцы в копну рыжих волос.
Позже в его теплых объятьях она нашла покой. Да, они родственники, но самые дальние. Когда-то ее прабабушка и его дед были братом и сестрой, ее дед и его отец — двоюродными братьями, ее мать и он троюродными кузенами, а Полли и она четвероюродными сестрами, уже не родство, это она знала. Да, он приходился ей троюродным дядей, но она любила его, остальное неважно. Когда-нибудь он узнает это, но не сегодня.
— Ты станешь моей женой? — вдруг спросил он, когда его руки нежно скользили по ее спине.
— Да, — выдохнула она, блаженно закрывая глаза.
— Тогда завтра я повезу тебя в одно прекрасное место, там как раз будут все наши, — она провела пальцем по опущенным векам.
— А твоей матери я понравлюсь? — Джозеф вздрогнул, открыв глаза.
— У меня нет матери, а у моей сестры отца, — он заметил ее удивление. — Мы в ссоре, я с матерью, она с отцом. Мать с того дня, как я переступил порог дома Лейтонов, исчезла. Все очень сложно у нас.
Через неделю он все же решился приехать на Викторию-роуд, навестить Джастина Трейнджа. Его жена Дафна тепло его встретила, Джастин уже давно не работал на государство, зато его дело продолжил его младший сын. Дочка Вивьен жила с мужем и детьми в Кенте, другой сын в Нью-Йорке, вторая дочь перебралась в Брайтон, где содержала маленькую гостиницу. Джозеф редко бывал у Трейнджов, с тех пор как умерла Мария, а потом и Вильям, каждый пошел своей дорогой. Джозеф посмотрел на часы, Джастин спустился в гостиную, пожимая ему руку.
— Я не хочу напоминать вам о войне, — начал Джозеф, — но мне придется. Вы помните Египет?
— Я много что помню, там погиб мой брат, — Джастин сжал губы, видно, эта тема не очень-то была ему приятна.
— Вы помните Надин Абьер? — Джастин вздрогнул. — Ее дочь Анабель утверждает, что Кевин ее отец.
— Этого никто не знает, — прохрипел Джастин, — ни я, ни Кевин. Она спала с нами, да и может с другими. Когда погиб Кевин, перед моим отлетом она сказала, что ждет ребенка, не зная,
— Я вас понимаю. Я хочу жениться на дочке Анабель. Просто, — Джозеф сбился, подбирая слова, — просто вы с моим отцом двоюродные братья, значит, я с Анабель троюродные кузены, Бланка — моя племянница.
— Джозеф, правду никто не узнает, да и это не родство, — Джастин утешил его. — Когда Лейтонов что-либо останавливало?
***
Осень 1989.
Они были счастливы, наконец-то наступил покой. Фредди впервые за тринадцать лет испытывал те же чувства, что и тогда, в первые месяцы их брака. Из жизнь поднималась, словно из пепла, как феникс. Анна, Джим и Джош мечтали, чтобы ребята начали запись и устроили гастрольный тур, долгожданные гастроли. Они возвращались к прежней жизни, но уже совсем другими. И это вовсе не возраст изменил их, за эти четыре года много что с ними произошло. Кто-то развелся, кто-то обрел себя и свою любовь, все же эти десять лет были очень разнообразными для них. Бланке не нравилась Бетти, она ощущала, что именно она находиться в некоем замкнутом круге, между ней и Гарри явно что-то стояло, что они оба бережно скрывали.
Джозеф и Бланка поженились, несмотря на протесты матери последней и ее нежный возраст. Учебу ей не позволил бросить Джозеф, и поэтому ей пришлось перевестись в Лондон. Она удивлялась мужу и его работоспособности, весь его день проходил на нервах, но по ночам он был нежен, как никогда. В силу своего возраста она не мечтала о детях, хотя у всех его кузенов они уже были. Даже его племянница вышла замуж за своего антикварщика Айка Руммерса. Для начала надо просто жить, твердила она себе всегда.
Полли же и Айк жили, как настоящая богема, даже Бетти на ее фоне казалась приземленной. Вся творческая среда Лондона знала их, приходила к ним, ощущался аромат табака и спиртного, попивали вино и беседовали обо всем, творческие люди находили общие темы. Никто не вмешивался в их отношения, и это казалось неправильным, но Дилан почти не общался с бывшей женой, а Роджер сам был таким... немного демоном.
Бланке это не нравилось, не нравился Роджер и Дженни, она видела, что это он превратил ее в такую женщину, какой она была сейчас. Публичность нисколько ей не мешала жить, и Бланка замечала в ней такую же ведьмовскую силу, что была присуща всем женщинам этой семьи. Только Бланке не нравилось то, что эта великолепная шестерка, как звали их, слишком много времени проводили вместе, но потом она начала привыкать к тому, что они все неразрывно связаны.
***
Март—ноябрь 1990.
Утро выдалось на редкость промозглым. В октябре резко задули холодные ветра, и постоянно шли дожди, Лондон не радовал своих жителей хорошей погодой, но многие были уже привычны к этому и все равно продолжали его любить.
Восьмидесятые подходили к логическому концу, и, похоже, наступали спокойные, но авангардные девяностые, уже многие ощущали, как менялось у молодежи отношение к жизни. Стадионный рок медленно отмирал, и теперь в моду входил грандж — депрессивный и тяжелый. В фильмах стало больше насилия и эротики, и искренность появлялась лишь иногда, радуя тем, что она еще осталась в циничном мире. Времена менялись, нравы тоже.