Дом Ветра

Савански Анна

Каталина начала неистово рисовать и фотографировать, она спасалась в творчестве, там искала ответы на свои вопросы. Ее сердце уже слышало чьи-то шаги, где-то отдаленно звучал голос, знамение, которое она не могла понять. Она все больше вспоминала об Испании, грезя наяву. Каталина не была на родине десять лет, столько воды утекло... Наверное, на улицах растут другие цветы, а ароматы, наполняющие город, не напоминают о позорной истории и героических событиях, а мощеные тротуары по-прежнему бережно хранят следы всех, кто ступал на испанскую землю.

Военные взяли власть в стране, этот выскочка, пускай и генерал, Примо де Риверо решил навести

порядок, раз монарх не в состоянии это сделать. Из Испании приходили письма, преисполненные оптимизма и радости; для Кат не было секретом, что вся ее семья полностью поддерживает политический режим в Италии, считая, что Англии и Испании нужен непременно такой лидер. Каталине стало тревожно за Испанию.

А еще она страстно мечтала о ребенке: прошло достаточно лет, они с Джейсоном давно морально готовы, Каталина устала каждый месяц видеть разочарованные взгляды мужа. Он утешал ее в те минуты, когда не отталкивал от себя, в такие мгновения внутри женщины билась слабая надежда о маленьком земном счастье. Она гналась за жизнью, стараясь взять все самое лучшее, будто бы жить ей осталось немного, и еще столько нужно успеть. Она жила на надломе, горела, как самая яркая звезда, в предсмертной агонии — что же все это могло значить? Но отклика так и не было...

— Мама, — Каталина посмотрела на дочь, которой, кстати, недавно исполнилось семь и которая все сильнее напоминала ей ее в детстве. — О чем ты думаешь?

— Об Испании, — прошептала она.

— Ты ее любишь? — Джулия склонила голову над шитьем, проверяя гладкость стежков.

— Да, — и это было чистой правдой, — когда-нибудь я ее увижу. Я умру и увижу ее с небес, — Джулия странно взглянула на Каталину, пытаясь найти скрытый смысл в ее словах.

Похоже, сумерки рассевались, но надвигалась настоящая буря, буря, обещающая сокрушить все на своем пути.

Глава 24

Любовь — не слабость. Она придает силы.

Сьюзен Нэпьер. «Безжалостная ложь»

Февраль — апрель 1933.

Берлине они уже жили полтора месяца, и в эти дни Мария не ощущала себя свободной. Ей все время казалось, что кто-то наблюдает за ней, неустанно следит. Через неделю после назначения Гитлера рейхсканцлером Вильям пришел домой в мрачном настроении. Весь Лондон обсуждал это назначение, большинство потирали руки, ожидая, что для красных наступит возмездие, и только меньшинство понимало, чем все это может обернуться. О том, что богачи привели к власти Гитлера, не стало секретом ни для кого, то, что вдохновленные его идеями некоторые англичане воспаряли, было воспринято тепло.

Вильям, который вначале карьеры держался стороны либералов, впоследствии перешел на сторону консерваторов, наблюдая за тем, как они проигрывают новой силе — лейбористам. Отчасти ему нравился Рамсей МакДональд, но эти вечные метания: и в партии, и между двумя сторонами одного маятника — заставляли его задуматься: принимать сторону нужно, только опираясь на свои взгляды, а не на преданность. И сейчас Вильям осознал, что лейбористы приведут страну куда-нибудь в пропасть. Да и консерваторам не добиться успеха, если они не прекратят «схватку бульдогов под ковром»[1]. Был только один человек, которого никто не ждал у власти и которого позовут, когда Англия будет на пороге бездны.

— Что случилось, Вильям? — Мария испуганно взглянула на супруга, увидев его мрачное, обеспокоенное лицо.

— Мы едим

в Берлин, — упавшим голосом ответил он.

— Как? Берлин? — она часто заморгала: они бывали только в Париже, но Берлин... Зачем им ехать в Берлин?

— Так решило правительство. Я нужен в консульстве, дорогая. Буду руководить нашими разведчиками, — Мария тяжело втянула в себя воздух.

— Но ты никогда этим не занимался раньше! — возразила она.

— Ошибаешься, моя милая, — на его лице засияла хитрая улыбка. — Как раз тогда, когда мы с тобою встретились, я этим и занимался, и в Париже тоже. Я только для виду помогал нашим консулам.

— Ты столько лет скрывал это от меня? — в ее голосе Вильям совсем не слышал раздражение.

— Да, пришлось, а теперь говорю. Если там, в Берлине, со мной что-то произойдет, я хочу, чтобы ты сожгла все мои документы. — Мария опустила глаза, поджав губы. — Ты поняла меня?

— Но я же поеду с тобой? — в это мгновенье она была похожа на маленького обиженного ребенка.

— Конечно, но мало ли что, то, что я тебе сказал, — это не для берлинских ушей, — он мрачно улыбнулся, Мария метнулась к нему, опускаясь на колени. — Возможно, и ты станешь политической пешкой, — он ласково провел по ее подбородку. — И я готов буду простить многие вещи.

— Вильям...

— У меня был роман в Лондоне, потому что так требовала моя должность. Я спал тогда с той француженкой, потому что не видел никого другого способа следить за ее мужем. Он являлся не просто социалистом, но и, как я выяснил потом, итальянским шпионом. Для социалистов это несмываемое пятно, — Мария вспомнила, как застала его в постели с другой женщиной, от тревожных воспоминаний у нее сжалось сердце.

— А я, я тоже была твоим планом? — она услышала, как он тяжело вздохнул.

— Нет, Мария, я просто решил спасти тебя, ни на что не рассчитывая особенно. Я приехал, поскольку у меня были сведения о восстании, я должен был достать сведения от наших парней, поскольку те бумаги не могли быть доставлены по почте, — Мария положила голову к нему на колени, ощущая близкое дыхание.

За эти месяцы она выучила немецкий язык, завела немало знакомств, она должна была чувствовать свободу, вместо этого ощущала страх. Порой она боялась выйти на улицу, зная, что кто-то негласно за ней следит. Мария почти не писала в Лондон, чтобы никак не выдать своих опасений. Берлин тепло ее принял, но Берлин не был Парижем, где она себя считала главным украшением столицы, затмевая главных парижских красавиц. Берлинские женщины не очень-то тепло принимали. Они косо смотрели, внимательно изучая молочную кожу, фыркая при виде рыжих волос, уложенных в элегантные прически, считая, что даже с ее голубыми глазами она не могла быть своей в их обществе. Мария это понимала. Вильям редко бывал дома, и те редкие минуты их дом был полон гостей, а вернее, его врагов. Они мило ей улыбались, а она делала вид, будто бы ничего не понимает.

Вильям часто уходил посреди ночи, и она знала: у него очередная встреча с кем-нибудь из своих протеже. Однажды, когда он вернулся под утро, от него пахло женскими духами, в ее душу закралось сомненье: а вдруг он снова ей изменяет? Но потом, успокоившись, Мария решила, что и женщины собирают информацию — стоит вспомнить Мату Харри. Вильям не рассказывал ей о том, как эти женщины добиваются своего. Мария догадывалась, они раздвигали ножки для нацистов, зная, как с помощью секса из мужчины можно вытянуть все, что душе угодно.