Дома стены помогают
Шрифт:
— Вас как зовут? — спросила Жанна.
— Роман Петрович.
— Вы тоже помощник режиссера?
— Нет, я директор картины.
— Какой картины? — не отставала Жанна.
— «Крутые перегоны».
— «Крутые перегоны», — почти благоговейно повторила Жанна.
— Стало быть, завтра в девять, — сказал Роман Петрович.
Мы направились обратно, к проходной. Я сказала:
— Если ты не станешь артисткой, может, Миша будет звездой экрана?
Жанна отвечала серьезно, не поняв или не захотев
— Сперва Миша, а потом вдруг случится так, что и я начну сниматься?
Наш классный руководитель нередко говорил, что Жанну можно смело назвать увлекающейся натурой.
Идя со мной по двору студии, она уже строила планы, как Миша прославится в «Крутых перегонах» и его начнут рвать на части, предлагая сниматься в различных картинах, и, конечно, в конце концов, обратят внимание я на нее самое. Она же безусловно фотогенична, обладает актерскими способностями, например, может кого угодно разыграть по телефону так, что ее никто никогда не узнает…
Я прервала поток Жанниных, слов:
— Мы же уже возле проходной…
— Ну и что? — спросила Жанна.
— Старик тебя ждет, ты же обещала адрес дяди…
— Пусть ждет, — сказала Жанна.
Мы приблизились к старику. Жанна сразу же затараторила, не давая ему выговорить ни слова:
— Я только что звонила дяде. Оказывается, он сам заболел, у него грипп с ангиной, и он никого не может принять…
— Жаль, — сказал старик, помрачнев, — а я так рассчитывал…
— Я тоже, — сказала Жанна. — Но ничего, подождем, пока он поправится, тогда я все сразу устрою…
— А он будет ждать, — сказала я Жанне, когда мы вышли из проходной.
— Я что-нибудь придумаю.
— Так нехорошо, я бы не могла так…
— Почему ты бы не могла так? — спросила Жанна.
— Мне жаль его. Он же болеет и надеется, что твои знаменитый дядя его вылечит…
— Мне тоже жаль его, — призналась Жанна.
Несколько шагов мы шли молча. Потом она сказала:
— Давай покажем его твоему папе.
— Моему папе? Он же терапевт, а не хирург и не невропатолог.
— Ничего, он тоже поймет, как надо лечить радикулит. Все врачи понимают такие вещи.
Я покачала головой.
— Что? Чем ты еще недовольна?
— Выдумщица ты, Жанна, просто ужас. Сама заварила кашу, а мне расхлебывай…
— Не тебе, а твоему папе, — резонно заметила Жанна. — А твой папа — он же очень хороший доктор, он же весь наш дом лечит…
Я не стала возражать… Мой папа был человек безотказный, в самом деле соглашался лечить каждого, кто к нему обращался. И, в сущности, наверняка понимал не хуже самых прославленных профессоров, как следует лечить радикулит.
На моем письменном столе стоит глиняный лев с зелеными глазами, подаренный некогда Жанной.
Сколько лет прошло с той поры, сколько воды
А вот глиняная, непрочная безделушка оказалась самой что ни на есть прочной. Правда, от старости лев стал темно-коричневым, почти шоколадным, и львиная грива утратила свой неправдоподобно розовый цвет.
Когда-то мне казалась странной эта ненатурально розовая грива. А теперь, став значительно старше, я поняла: такую гриву мог придумать только настоящий художник. Ведь у подлинного художника иное видение, чем у нас, обыкновенных людей. Для него и снег бывает не белым, а голубым, даже сиреневым, и листья ему порой кажутся синими…
Своего льва художник представил себе, наверное, одиноко стоящим где-то на берегу тропического озера, в глубине джунглей.
Медленно всплывает солнце, еще нежаркое, но уже набирающее силу. И лев, обливаемый первыми солнечными лучами, кажется оранжевым, и глаза у него пронзительно зеленые, потому что в них отражены лианы, обвивающие деревья, а царственная грива розовеет на солнце. И я понимаю теперь: розовая грива — это правда, самая доподлинная.
Я сижу за столом, работаю, а лев глядит на меня своими вылинявшими, некогда зелеными глазами.
Прошли годы. Когда-то он глядел на меня, длинноногую, тощую девчонку с жесткими косичками. И теперь все еще продолжает глядеть, может быть, думает: «Как же ты, милая, изменилась!»
А может быть, ничего не думает, ведь неодушевленным предметам этого не дано.
Впрочем, возможно, я ошибаюсь?
Рядом со львом стоит телефонный аппарат. Рука моя тянется к трубке, но я насильно удерживаю себя. Сперва надо кончить работу, а потом уже звонить.
И тут раздается звонок. Кто-то предвосхитил мое желание.
Разумеется, Жанна. Не проходит дня, чтобы мы не говорили друг с другом.
— Как дела? — спрашивает Жанна. — Выполняешь урок?
— Выполняю. И еще смотрю на льва.
— Какого такого льва?
— Того, что ты мне подарила. С зелеными глазами и розовой гривой. Помнишь?
— Ничего я не помню, — говорит Жанна. — Слушай, приходи, мы с Наташей хотим тебя видеть.
— Давно не виделись, — иронически говорю я.
Дня два тому назад мы все вместе ходили в театр.
Жанна не принимает моей иронии.
— Одним словом, приходи вечером. Ирмик грозится угостить каким-то совершенно новым, невиданно вкусным блюдом…
— Если Ирмик приготовит, то это наверняка можно есть, а вот если бы ты приготовила…
— Ладно, приходи, — категорично обрывает меня Жанна и вешает трубку.
— Придется пойти. — Я обращаюсь к моему льву. — Как считаешь, идти или не стоит?
Умей лев говорить, он бы ответил:
— Чего ты ломаешься? Ведь самой до смерти охота пойти, увидеть Наташу, Жанну, Ирмика…