Домбайский вальс
Шрифт:
Ужин был умело организован по принципу шведского стола. Блюда с праздничными закусками выставлялись на прилавок, подходи, бери, сколько хочешь. По случаю торжеств, зарезали двух молочных поросят, выращиваемых ко дню Первомая. Шеф зажарил их в духовке и накромсал острым тесаком на порции, чтобы каждому досталось по кусочку. Вид у лежащих на блюдах поросят был, как живой. Будто они задремали. Ещё был, конечно, понравившийся всем с обеда зелёный салат из протухшей квашеной капусты, с тёртой морковью, колечками лука, политый подсолнечным маслом и посыпанный сахарным песком. Он получил единодушное признание и стал именоваться, с лёгкой руки вездесущего Перльштейна: "Салат Домбайский". Была ещё гречневая каша, с тушёнкой и жареным луком. Компот из сухофруктов и печёные пирожки с рисом и яйцом. Ну, и само собой, хлеба - завались. Шеф-повар и поварята едва успевали приносить добавки.
За
Лесной громогласно объявил:
– Желающих принять участие в художественной самодеятельности прошу подходить ко мне и записываться.
Многие шли записываться на всякий случай, ещё не решив для себя, с чем выступать, если ты ничего не умеешь.
Наконец, припожаловал Солтан, сияя золотом зубов. В руках он держал, покраснев от напряжения, ящик с бутылками "Игристого Цимлянского". Все заорали: "Ура-а!" И стали незамедлительно лакировать съеденный ужин газированным Цимлянским, что привело к серии благородных отрыжек. Праздник крепчал и рос, звеня и гудя смешанными голосами.
После ужина туристы, разогретые подпольной водкой, официальным Цимлянским, вкусной едой и теплом от батарей водяного отопления, потянулись в клуб. Вскорости ряды сидений заполнились нарядной публикой. В первом ряду перед сценой были оставлены места для почётных гостей. Появился Левич с женой, Солтан (без жены). Рядом с ними предложили сесть академику Неделе и профессору Брюханову. Они немного поломались, изобразив на лицах недоумение культом личности, и даже плечами пожали - зачем такие реверансы? На турбазе, дескать, все равны, как в бане. Но, в конце концов, согласились, уступив натиску жизнерадостной хмельной молодёжи. Пришли спасатели из "Красной Звезды", с ними - Зинур. Одежда на них была затрапезной, альпинисты к балам не готовятся. Если бы у девушек были чепчики, они, вне всякого сомнения, стали бы бросать их в воздух и кричать "Ура!" Но мода была другая, девушки чепчиков не носили. Поэтому они ограничились горячими рукоплесканиями и умильными вздохами. Парни пристали к спасателям: давайте выпьем цимлянского. Но те наотрез отказались:
– Если Тропф учует запах спиртного или просто узнает, что мы позволили себе выпить, незамедлительно отчислит нас из лагеря.
Зрительный зал заполнился до отказа. Многим не хватило сидячих мест. Их не хватило бы ещё больше, если к этому добавить десяток человек записавшихся на выступление в концерте. Эти рисковые девчата и ребята скрывались за экраном, на котором обычно показывались не устаревающие, но всем порядком надоевшие советские фильмы "Броненосец "Потёмкин", "Чапаев" и "Волга-Волга". Натянутое полотно экрана слабо просвечивало, за ним метались смешные тени участников самодеятельности. Инструктор Тонис, стройный как Аполлон Бельведерский, вынес на треноге микрофон, типа "журавль", с тянущимся от него проводом, установил его на краю сцены, постучал пальцем по звуковой головке, проговорил: "Раз, два, три". И ушёл. Зал взревел от восторга, все стали хлопать и кричать: "Бис!"
Из-за экрана вышел Юрий Гаврилович Лесной (ему едва нашли голубые штаны эластик, Левич одолжил ему галстук-бабочку малинового цвета), он подошёл к краю сцены, где полагалось быть рампе, поднял руку, призывая утихомириться. Дождавшись тишины, он объявил:
– Слово предоставляется директору турбазы "Солнечная Долина" Натану Борисовичу Левичу.
– Раздались дружные аплодисменты.
Левив, помолодевший, легко взбежал по крутым ступенькам на сцену, подошёл решительно к микрофону, опустил его по штанге, приспосабливая к своему невысокому росту, и бросил в зал без запинки:
– Товарищи! У меня сегодня самый счастливый день в моей жизни. Я не сомневаюсь, что и вы, друзья мои, испытываете такие же радостные чувства, какие испытываю я. Мы все вместе совершили подвиг. Да-да! Это не громкие слова.
– Надежда Ефимовна многообещающе посмотрела на мужа, изображая игривую сердитость, но вынуждена был приподняться со своего места, обернуться к залу и достойно поклониться.
– Вы, конечно, не можете знать, что сказала мне Барабанщикова, когда услышала от меня рассказ о нашем собрании, на котором вы приняли решение остаться. Она сказала, что наш советский народ лучший в мире. Вы думаете, я стал возражать? Приводить примеры пьянства, безобразий и разгильдяйства? Нет, друзья мои, я с радостью согласился. Мы с вами заслужили это. Я вас всех сердечно поздравляю и объявляю праздничный концерт - открытым! После чего будут - танцы!
– Зал взревел.
Левич закончил свою речь и моргом-жмуром сейчас знак гармонисту, который сбоку на стуле сидел: давай мол жми на клавишу. И тот, гармонист-то, он штатный, его Анзором звать, аккордеон свой растянул на всю ивановскую и стал наяривать гимн Страны Советов. Но начал путать гимн, который Александрова, с гимном, который Интернационал. К тому же сильно фальшивил. Вышла как бы небольшая паника. Все хлопают, свистят, ногами топают. Некоторые встают в рост. Почти половина зала. Но не все. Те, что сидят, шикают и шипят, чисто гуси: не мешайте концерт смотреть. Думают: это наверно гармонист первый номер исполняет, попурри из гимнов. Те, что стоят, подпевать стали. А слов не знают. Помнят некоторые, и те - вразброд. Сидящие, на всякий случай, тоже приподнимаются, чтобы встать в рост. А тут и гимн - весь. И Анзор переключается на тихое музыкальное сопровождение из бодрых мотивов Исаака Дунаевского.
Левич проворно сбежал по ступенькам и сел на своё место, рядом с Надеждой Ефимовной. Она ласково потрепала его по спине. Сцена клуба не была оборудована рампой, артистов было решено освещать лучом проектора из кинобудки. Погасили люстры потолочных ламп, луч озарил сцену и экран волшебным бело-голубым светом. Из-за экрана, словно из-за кулис вышел Лесной, подошёл к микрофону и голосом конферансье объявил:
– Право начать праздничный концерт предоставляется старейшему туристу и лыжнику, академику Александру Христофоровичу Неделе. Он прочтёт произведение Владимира Владимировича Маяковского "Стихи о советском паспорте". Прошу аплодисменты, дамы и господа!
– Зал захлопал.
Неделя, так же как до него Левич, легко взбежал на сцену и стал декламировать в микрофон, отбивая такт кулаком по воздуху:
Я волком бы выгрыз бюрократизм,
К мандатам почтения нету,
Ко всем чертям с матерями катись
Любая бумажка, но эту...
После этого запева Неделя подробно изложил, как пограничники проверяли у пассажиров поезда разных стран паспорта. Перед американцами и англичанами они, конечно, заискивали, на французов и разных шведов смотрели так себе. Но вот они входят, наконец, в международное купе, в котором едет по делам культурного обмена Владимир Владимирович Маяковский, который всегда был и оставался, по опасно-авторитетному мнению грозного Вождя, лучшим и самым талантливым поэтом советской эпохи. Неделя громовым голосом повторил строки запева и закончил так:
Я достаю из широких штанин (некоторые девушки потупили глазки с наведёнными тушью ресничками)
Дубликатом бесценного груза.
Читайте, завидуйте, я гражданин
Советского Союза!
Что тут стало происходить с залом, передать простыми словами невозможно. Публика бесновалась. Разразилась такая буря аплодисментов, такой дикий топот ног и такие пьяные крики, что по брусьям выдержанной лиственницы, из которых были сложены стены турбазы, с треском пошли трещины. Со склонов Семёнов-Баши сошла лавина, притом в таком месте, где никогда ранее не сходила. Она вывалилась огромными комьями на дорогу, перегородив единственный путь в альплагерь "Алибек". Это грозило транспортной катастрофой, который мог разрешить только могучий, как буйвол, хозяин прерий, американский бульдозер "катерпиллер".