Домбайский вальс
Шрифт:
– Зачем вы всё это нам рассказываете?
– спросил профессор Брюханов недовольно.
– И так ненужно подробно? А на вопрос, который вам задал академик Неделя, Александр Христфорович, вы так и не ответили.
– Какой вопрос?
– удивился Шувалов.
– Относительно сварочных работ.
– Ах, да, совсем из ума вон. Как, простите, корова языком. Когда на меня смотрит так много глаз, особенно женских, я теряюсь. Но это на самом деле неважно. Суть дела в том, что это не сварочные работы, а резальные. Липатов режет автогеном пустые бочки из-под солярки, чтобы получились накрывки для костров. Эти костры надо разводить незамедлительно, чтобы греть грунт вдоль теплотрассы и не допустить замерзания стоячей воды. При таком морозе
– Есть ещё вопросы?
– решительно спросил Левич, считая, что собрание на этом можно завершать.
Но тут взбунтовались девушки. Одна настаивала, чтобы продолжал говорить прикольный Андрюша. Другая интересовалась, сколько ему полных лет. Третья попыталась выяснить, красивая ли у него жена, и как её зовут. У четвёртой возник неожиданный вопрос: умеет ли он кататься на горных лыжах? А пятая вообще с дубу рухнула: попросила Шувалова в подробностях обрисовать перспективу грандиозного строительства, директором которого он является. Людям надо идти получать спальные мешки, одеяла и свечки, и готовиться к холодной ночёвке, а она тут лезет с дурацким вопросом, ответ на который может занять не один день. С другой стороны, подобный интерес свидетельствовал о том, что советский человек привык жить в будущем. А в настоящем можно немного и потерпеть, ибо светлое будущее не за горами. Ну, что такое двадцать лет? Не успеешь глазом моргнуть.
И тут поднялся в полный рост Иван Краснобрыжий, высокий, статный, широкоплечий, узкозадый, с вихрастым чубом из-под сдвинутой на затылок кубанки, с широкой ладонью, призывающей к тишине.
– Натан Борисович, - обратился он к Левичу, - теперь не время задавать вопросы. Я хочу выступить. Разреши.
– Выступить?
– сильно удивился Левич.
– Разве тебе не всё ясно? Хочу тебе напомнить, Ваня, что это не профсоюзное собрание. По-моему, на этом пора закругляться. Как, товарищи?
Видно, заразившись от Шувалова частичным искажением слов, Левич споткнулся языком на слове "товарищи", но произнёс его, в отличие от Шувалова, не в три, а в два приёма. У него получилось: "товар ищи", что привело к новой порции ржачки. Серьёзное мероприятие по оповещению замерзающих туристов о мерах по их спасению, предпринимаемых администрацией турбазы, постепенно, но неумолимо превращалось в большую полутёмную залу смеха. Однако это начинало надоедать из-за сведения скул и зевоты. Из разных мест разопревшей от духоты человеческой гущи стали раздаваться скучные голоса: "Хватит! Достаточно! Будет! Не треба! И так всё ясно. Что в лоб, что по лбу" Левич начал было произносить заключительные слова, но успел сказать лишь: "Ну что ж, на этом, как говорится...", как неожиданно раздался басистый голос академика Недели. При этом голос этот прозвучал не снизу, из гущи собравшихся людей, а как будто бы сверху, словно то был трубный глас ангела из горних высей. Или архангела.
– Пусть говорит!
– рявкнул Нелеля, так внезапно грубо и не интеллигентно, что сидевшая с ним рядом публика вздрогнула, как будто рядом взорвалась петарда.
– Да-да, конечно, конечно, уважаемый Александр Христофорович, - сразу сник Левич, - пусть товарищ Краснобрыжий выступит. Только без шуток юмора, пожалуйста, - перевёл он угрожающий взгляд на продолжавшего стоять столбом Ивана.
– И покороче.
– Спасибо тебе, Александр Христофорович, за поддержку меня, - сказал озорно Иван.
– Я шлю тебе воздушный поцелуй, - Однако он не стал сопровождать этот поцелуй примитивным жестом, посчитав его сомнительным.
Кто-то неуверенно крикнул: "Регламент!", но его тут же зашикали, потому что пробудился задремавший интерес. Наверное, подумали, что Иван Краснобрыжий сейчас отмочит какую-нибудь хохму.
– Дорогие леди и жентельмены!
– начал Иван, повернувшись к залу.
– Собутыльники! Люди! Натан Борисович предлагает нам покинуть, образно говоря, поле боя. Я с этим категорически не согласен. Мы будем последними трусами и дезертирами, если примем его предложение. Это будет не по совести. Это будет не по долгу. Это будет не по чести.
– По залу прокатился ехидный смешок. Яков Маркович, сидевший в задних рядах, затаился и сделал вид, что его здесь нет.
– Кстати, о Лёхе Липатове. Что же его так уж здорово обидно и зло заклевали? Он человек пьющий, но добрый. Его пожалеть надо. Кроме того, в этом деле замешана женщина. Любовь значит. Дело нешуточное. Это тоже понимать надо. И зачесть как смягчающее вину обстоятельство. Да, вот ещё что. Директор будущего строительства говорит, что нужно греть теплотрассу. Это правильное предложение. Что ж, мы не найдём людей, которые смогут это сделать? Уверен - найдём.
В этот момент в клуб ввалилась с мороза группа спасателей из альплагеря "Красная Звезда", которую возглавил инструктор лыжного спорта Зинур Асфендиаров. Это были в основном те самые ребята, которые несколько дней тому назад повесили на гигантскую чинару автомобиль Доната Симановича, а потом вторично спрятали этот автомобиль в поленнице дров. Зинур улыбнулся белыми зубами на фоне загоревшего оливкового лица и сказал:
– Натан Борисович! Вам привет от Франца Тропфа. Наш отряд прибыл в помощь "Солнечной Долине".
– Зинур, Зинур, - зашелестело в женских рядах.
– Вот!
– подхватил Иван. - Что я вам говорил? На ловца и зверь бежит. Как раз этот отряд спасателей можно приспособить к доставке дров для прогрева теплотрассы. У них насчёт дров имеется большой практический опыт.
– Спасатели понимающе улыбнулись.
– Я думаю, - продолжал развивать наступление воодушевившийся Иван, - что наше общее активное участие в ликвидации печальных последствий аварии не только принесёт нам всем ощутимую пользу, но и откроет новую славную страницу героических подвигов на Домбайской поляне. И покроет себя неувядаемой славой, наряду с повешенной машиной Доната Симановича.
– Прокатился хохоток.
Иван смолк. Зал притих, не зная, как ему быть, что надо делать и кто виноват. Слышалось ровное прерывистое дыхание, озабоченное неопределённостью выводов. Захлопал в ладоши один лишь Порфирий, но его никто не поддержал. Иван продолжал стоять. Через минуту поднялся Юрий Гаврилович Лесной, напоминающий своей тушей одновременно бурого медведя и Пьера Безухова. Он сказал, поправив на переносице очки:
– Ребят! А ведь Иван дело говорит. Действительно, чёрт побери! Зачем нам уезжать в Теберду и подвергать свои жизни риску заразиться туберкулёзом? Если можем справиться с аварией своими силами. Это будет патриотично и весело, поверьте мне, я на этом деле съел собаку. Говорят, туберкулёз в наше время перестал быть опасным, как во времена Чехова, его полное излечение уже не проблема. Но всё равно непонятно: ради чего рисковать? Лично я никуда не поеду и останусь помогать Ивану Краснобрыжему.
Зал загудел непонятно: одобрительно или осуждающе. Перльштейн пропел петухом: "Кукареку! Пролетарии усех стран соединяйтесь!", скроил рожу и демонстративно спрятался за спинами зарождающихся добровольцев. Раздались свист, гам, топ и смех. Лесной, крепко подумав, решил, что нужно что-то добавить умное и важное, и добавил:
– Нет, я серьёзно. Призываю всех присоединиться.
Неугомонный Зинка Перльштейн прокричал откуда-то из-под стульев: