Домбайский вальс
Шрифт:
В это время от турбазы "Солнечная Долина" отделились две фигуры. Одна была Яковом Марковичем Кроликом, вторая фотографом-студентом Фирочкой с подбитым глазом. Фирочка помогал Кролику нести его допотопный фанерный чемодан, обтянутый чёрным дерматином. Кролику не хотелось идти по дороге, где работали десятки добровольцев, он боялся, что его там засмеют. Напротив турбазы, ближе к реке, был перекинут, ещё в стародавние времена, висячий мост. В этом месте берега были круты, внизу шумно текла страшная вода. На противоположном берегу, неподалёку находились МГРЭС и дизельная электростанция. Подвесным мостом могли пользоваться только пешеходы. Он был узкий и раскачивался. Хождение
Добравшись до автобусов, Яков Маркович выпустил из грудного нутра задерживаемый там воздух, с таким шумом, будто завершил тяжёлую работу. Водитель первого автобуса, бровастый Зейтун, отворил ему дверь. А сам спрыгнул на дорогу, откинул вверх дверцу багажного отсека и ловким движением забросил туда чемодан. Багажную дверцу оставил поднятой и вернулся на своё водительское место. Кролик забрался внутрь, там было тепло, и сел в кресло, первое за водителем. И стал смотреть в окно. Там сияло зимнее солнце, но на душе у Якова Марковича было неспокойно и тоскливо. Фирочке пришлось обойти автобус, чтобы сфотографировать Кролика с видом на кладбищенскую лавину и Зуб Мусат-Чери вдалеке.
Зейтун опустил стекло и поманил фотографа к себе:
– А где остальные?
– спросил он, как бы между прочим.
– Больше никого не будет, - ответил Порфирий радостно.
– Не морочь мне голову. Ты кто?
– Не видишь? Фотограф.
– Ну и рожа у тебя! Кто это тебе фингал подвесил?
– Споткнулся, - буркнул Порфирий, недовольный.
– Ты вот что, фотограф: приведи кого-нибудь из официальных лиц. Оно должно расписаться в моей путёвке. На слово мне никто не поверит. Что это ещё за фокусы, за такие! Почему нет пассажиров?
– Они отказались ехать.
– Почему?
– Решили дать бой бездорожью и разгильдяйству, - засмеялся Порфирий.
– Я сбегаю, приведу тебе официальное лицо. Пусть оно поставит на тебя штамп, "с подлинным верно".
Через полчаса припожаловал Солтан, сверкнул золотом зубов, улыбаясь во весь рот, чему-то шибко радуясь.
– Ассалям алейкум!
– приветствовал он водителя автобуса, сразу распознав в нём кавказского сородича.
– Салям алейкум!
– ответил Зейтун.
– Чего так долго-то?
– Дел полно. Ол-лай!
– Штамп принёс?
– А как же? Принёс.
– Вот здесь тисни, - показал Зейтун, - и распишись. Ты кто?
– Заместитель директора по хозяйственной части.
– Это сойдёт. Что у вас случилось-то?
– Туристы забастовали, ехать не хотят.
–
– сказал подошедший водитель второго автобуса, белобрысый Славка.
– А ведь они, плять, по сути дела сказать, скорей всего, правы. И не захотишь, красотища кругом какая. Я бы тоже никуда не уехал.
– А этот чего же?
– ткнул Зейтун отогнутым пальцем позади себя.
– Он при голосовании воздержался.
– Иди ты! Ну, будь.
– Ахши жолга! (Счастливого пути!)
Водитель включил первую передачу, автобус, покачиваясь с боку на бок, покатил в сторону Теберды. За ним тронулся другой, пустой.
– Кролик, прощай! Приезжай на следующий год!
– крикнул Солтан, неожиданно ощутив грусть расставания. Кролик ничего не ответил.
Так бесславно (и досрочно) закончился навязанный Якову Марковичу Кролику вояж, по горящей профсоюзной путёвке всесоюзного маршрута 44-бис.лыжи, переданного во временное управление краевому совету по туризмом, на знаменитую, прекрасную, изумительную Домбайскую поляну.
Ближе к полудню прибыл грузовик ГАЗ-51 с военными номерами. На прицепе он тащил полевую кухню ВКП-125, с тремя котлами, двумя широкими для первого и второго, и одним узким для кипятка, и одной общей для всех трубой. Кухня была крашена в красивый защитный зелёный болотный цвет с маскировочными пятнами, чтобы сверху, с самолётов или вертолётов, она выглядела как мирный кустарник. Кое-где проступала ржавчина, но это не имело существенного значения. За рулём сидел молодой весёлый солдат-новобранец. Ему полагалось быть одновременно поваром, но он поваром не был. В казарме подле Пятигорска старшина ему сказал:
– Твоя задача только отвезти. Там свои повара найдутся.
Солдата мило звали Василёк, и он очень радовался, что его послали на Домбайскую поляну, про которую он много слышал, но на которую вряд ли скоро попал. Поляна поразила его своей сумасшедшей красотой, но встретила нешуточным морозом. Василёк приспустил боковое стекло кабины и крикнул в щель:
– Гей, громодяне, иде туточки дров разжиться?
– дрова у него свои были, но ему хотелось поговорить от избытка чувств.
– Ехай дальше, за мостом котельная. Там тебе и дрова, там тебе и уголёк, - крикнул весело в ответ один из спасателей и махнул рукой.
– А воды иде взять?
– Из реки.
И солдат поехал дальше, довольный, что поговорил.
Позвонила Барабанщикова, встревоженная.
– Наташа, свет моих очей! Что стряслось, где твои туристы?
Левич восторженно, сам себя перебивая, подробно обрисовал ей картину случившегося, упирая главным образом на необычайный энтузиазм.
– Поразительно!
– взволнованно произнесла Барабанщикова, дослушав до конца.
– Ты знаешь, Наташа, когда Хрущёв объявил, что у нас в стране через двадцать лет будет построено коммунистическое общество, я не поверила, думала, агитка, пропаганда. А теперь, слушая тебя, начинаю верить. У нас необыкновенный народ. Лежать на печи это одно, а когда припрёт - совсем другое. Я готова лопнуть от распирающего меня патриотизма. Наш народ заслуживает того, чтобы его признали лучшим в мире.