Домбайский вальс
Шрифт:
Члены отряда Юры Яшина переносили на руках нарезанные Лёхой Липатовым из пустых бочек железные накрывки для будущих костров, которые планировалось разводить вдоль теплотрассы. Некоторые остряки несли эти накрывки на вытянутых руках в виде крышек гробов над головой и напевали торжественно: "Вы жертвою пали в борьбе роковой, любви беззаветной к народу..." Это было и грустно и смешно одновременно.
Отряд Тониса временно не приступал к работе, потому что его дизельное дело было самым сложным, тонким и ответственным. Оно требовало дневного освещения. На этом настоял Иван Краснобрыжий, произнеся не самую глупую фразу, запомнившуюся своей глубокомысленностью:
– Лучше семь раз отмерить днём и один раз отрезать, чем торопиться
Тонис послушно исполнил совет своего начальника штаба, самовыдвиженца, и члены его отряда отправились спать по палатам. Спать было разрешено также академику Неделе и профессору Брюханову как людям не столько сильно пожилым, сколько сильно уважаемым. Оба поартачились немного, но вскоре согласились. С молчаливого согласия всех обитателей турбазы, кто его мало-мальски знал или был о нём наслышан, спать отправился и Яков Маркович Кролик, посчитав, что он имеет на это полное право, поскольку при голосовании, во время общего официального собрания, смело воздержался. Нет никаких сомнений в том, что в таком его убеждении не могло не быть достаточных оснований. Спать по палатам было настоятельно рекомендовано и нескольким сильно простуженным туристам обоего пола. По авторитетному мнению турбазовской врачихи Светы, рентгенолога по специальности, холодная ночёвка в спальном мешке, с дополнительным шерстяным одеялом, несомненно пошла бы им на пользу.
Академик Неделя, вспомнив молодость тридцатых годов, напевал альпинистскую песенку: "Попал я, бедненький, в холодную ночёвку, и холод косточки мои сковал", но его никто не слышал, так как он с головой затаился в спальном мешке. Его не слышал даже лежащий на соседней койке профессор Брюханов, так как он тоже с головой залез в спальный мешок. И оба они были накрыты поверх двойными одеялами.
Порфирий, по прозвищу Фирочка, фотограф-самоучка и одновременно студент на каникулах Ростовского-на-Дону сельскохозяйственного института, долго сопротивлялся. Но всё же, в конце концов, уступил приказу своего сокамерника Ивана Краснобрыжего, которого слушался беспрекословно, отправляться спать, дабы у него не дрожали от бессонницы руки, когда он назавтра, когда над горами взойдёт солнце, станет запечатлевать на фотоплёнку знаменательные события, сполохи которых уже были видны в воспалённых глазах воодушевлённых добровольцев.
– Кстати, не забывай, что тебе надо беречь свой подбитый глаз, - сказал по-отечески Иван.
Порфирий так и не смог уснуть, ворочаясь в тесном спальном мешке, сомневаясь, правильно ли он поступил, что не остался на передовой, в окопах, на баррикадах. Ночь показалась ему необычайно длинной. Наутро он поднялся с головной болью.
По мере продвижения красавицы луны в сторону массивной горы Джуготурлючат, по которой медленно ползли синие, фиолетовые, лиловые и шоколадные посеребрённые тени, в работу дровяного отряда был передовой внедрён вахтовый метод. Половина отряда удалялась на два часа на холодную ночёвку, другая половина в это время продолжала работать. Через два часа половины менялись местами. Командир отряда Зинур отдыхать не уходил. Пресловутая гражданская ответственность цепко держала его за цугундер. Не замедлил последовать примеру дровяного отряда отряд теплотрассы. Юра Яшин не отставал от Зинура.
Так прошла морозная южная ночь. Луна зацепилась за край горы, вытянулась каплей, не желая расставаться с прекрасным ночным небом, но была втянута за гору законом всемирного тяготения. Сразу зажглись миллиарды обрадовавшихся лучистых звёзд, но вскоре они погасли под натиском рассвета. В прогале между Мусой и Семёнов-Баши, обращённом в сторону Теберды, засветилось небо. Бледно-голубой акварелью, с розовым подбоем. И вскоре вспучилось каплевидное тело огненной субстанции, похожей на каплю расплавленного стекла, выдуваемого из стеклодувной трубки стеклодувом. Вот капля оторвалась, подтянулась, превращаясь в ослепительный огненный круг. И он, этот круг, чуть сокращаясь в размерах, но зато становясь всё ярче, покатился по синему, потом голубому, потом белёсому небосклону. Взошло солнце. Оно было огненно-ярким, но пока ещё не грело, дожидаясь зенита.
Возле котельной выросла гора мороженных дров, словно поленница поменяла место жительства. Железные накрывки уже лежали вдоль теплотрассы, и под ними гудели костры, выбиваясь языками пламени из щелей. Добровольцы грели руки, щурясь и плача от дыма. Гонг позвал на завтрак. Оставив дежурных, все дружно повалили в столовую. Шеф-повар постарался на славу. Он приготовил салат из квашеной капусты, добавив в него тёртой моркови, нарезанного кольцами репчатого лука, посыпав всё это сахарным песком и полив подсолнечным маслом. Каждому было выдано по два увесистых ломтя ржаного хлеба и по стакану консервированного компота, разбавленного водой из ручья. Хлеб был доставлен машиной хлебовозкой из Теберды, ещё хранил запах печи и не успел полностью остыть. Поэтому завтрак можно было назвать условно, если уж не горячим, то частично тёплым. После основной массы добровольцев были накормлены дежурные.
Отряд Тониса приступил к откручиванию прикипевших к фундаментным анкерным болтам, удерживающим станину дизельного генератора, больших ржавых гаек. Эта работа требовала немалых усилий и продолжительного времени. Замусоренные резьбы болтов смазывались отработкой солярки, приходилось ждать, пока ржавый мусор не превратится в податливую кашицу. При необходимости смазка повторялась. Иной раз не раз. Для увеличения рычага использовались бесхозные обрезки валявшихся где попало в широком ассортименте водопроводных труб, которые умело насовывались на большие гаечные ключи. Когда после долгих пыхтений удавалось, наконец, прикипевшую гайку сдвинуть с места, добровольцы кричали "Ура!". Дальше работа шла как по маслу.
Ровно в десять утра пришли автобусы. Их оказалось не четыре "пузатика", как вчера обещала Барабанщикова, а два огромных, междугородных рыдвана. Зеркала заднего вида, выставленные с двух бортов, напоминали рога быка, нацелившегося на красную мулету тореодора. Каждый из автобусов был приспособлен для перевозки на дальние расстояния большого числа пассажиров. В своём чреве он имел 50 посадочных мест, подобных откидным креслам в самолёте. С салфетками и подзатыльниками. Пассажирские места были высоко подняты над землёй, под полом имелись багажные отсеки. Автобусы проследовали до моста через реку Алибек - тот самый, где "святая троица" грабила лохов, и остановились в задумчивости. Водители покинули свои места, спрыгнув на дорогу, подошли вплотную к мосту и долго на него смотрели. Наконец пришли к выводу, что их автобусам нипочём не преодолеть этот узкий мост. Один был постарше и почернявее, звали его Зейтун, Другой молодой, белобрысый, звать Славкой, Зейтун сказал Славке убедительно как человек бывалый:
– Не пройдём.
– Факт, - ответил ему Славка. И посмотрел вокруг восхищённым взглядом.
– Никогда, плять, такой красотищи не видал. Я здесь первый раз. Слыхать слыхал, а бывать не бывал.
– И развернуться негде, - сказал Зейтун.
– Факт, - подтвердил Славка.
– Придётся пятиться задом. Ты меня подстрахуй, тут свалиться недолго.
Славка забрался в кабину своего автобуса, а Зейтун зашёл сзади и стал, переступая назад, то и дело оглядываясь, звать автобус напарника, маня его сомкнутыми пальцами рук к себе, как малое дитя. Иногда он показывал, что надо чуток взять то влево, то вправо. Преодолев таким макаром с полста метров, Зейтун, скрестив руки, крикнул:
– Кранты! Теперь - я.
– И пошёл вразвалку к своему автобусу. Он пятился гораздо увереннее, лихо крутя огромное рулевое колесо и поглядывая в боковые зеркала заднего вида.
Так, на переменках, они через четверть часа добрались, пятясь, до выката лыжной трассы, где уже можно было свободно развернуться. Они развернулись. Зейтун как старший встал впереди, Славка пристроился за ним. И стали терпеливо ждать пассажиров, не глуша фырчащие двигатели, недовольно удивляясь, почему никого нет, в то время как туристы с вещами должны были появиться уже давно. Славка, поглядывая в окно кабины, не переставал млеть от восторга красоты здешней природы. Красота, плять, - страшная сила, думал он.