Домби и сын
Шрифт:
Гэрріетъ тихонько отстранила свою руку, чтобы открыть книгу, но Алиса удержала ее опять.
— Вы не забудете моей матери? Я простила ей все, въ чемъ, по моему, она виновата. Я знаю, что она прощаеть меня и слишкомъ тужитъ обо мн. Вы не забудете ея?
— Никогда, Алиса!
— Еще минуту. Положите мою голову такъ, чтобы я могла на вашемъ добромъ лиц видть слова, которыя вы станете читать.
Гэрріетъ исполнила ея желаніе и принялась читать, Она читала ей ту книгу, въ которой недужный, страждущій, удрученный человкъ всегда находитъ утшеніе и вчную отраду для изнуреннаго духа. Она читала, какъ одна женщина, слпая, хромая, прокаженная,
— Завтра поутру, Алиса, — сказала Гэрріетъ, закрывая книгу, — я приду какъ можно раньше.
Свтлые глаза сомкнулись на минутку, но при этихъ словахъ открылись опять. Алиса съ набожнымъ благоговніемъ поцловала руку своей благодтельницы.
Т же свтлые глаза слдили за нею къ дверямъ. Въ ихъ блеск и на спокойномъ лиц промелькнула прощальная улыбка.
Глаза сомкнулись и уже больше не открывались никогда. Она положила свою руку на грудь, произнесла священное имя Того, житіе котораго ей читали, и жизнь сбжала съ ея лица, подобно исчезающему свту.
На мст, гд была Алиса, лежалъ бездыханный трупъ.
Глава LIX
Часъ пробилъ
Опять перемны въ большомъ дом, на длинной скучной улиц, гд Флоренса проводила свое одинокое дтство. Это все тотъ же огромный домъ, надежный оплотъ противъ непогоды и втровъ, безъ проломовъ на кровл, безъ разбитыхъ оконъ, безъ продавленныхъ стнъ, но тмъ не мене онъ — развалина, и крысы бгутъ изъ него.
Сначала м-ръ Таулисонъ и компанія никакъ не хотятъ врить злой молв, которая расиространяется вокрутъ нихъ. Кухарка говоритъ ршительно и прямо, что подорвать нашъ кредитъ, благодаря Бога, не такъ легко, какъ другихъ богачей, a м-ръ Таулисонъ положительно утверждаетъ, что, пожалуй, станутъ посл этого болтать, будто подорвался англійскій банкъ или взлетли на воздухъ вс сокровища лондонской башни. Но скоро приходитъ газета, и съ нею м-ръ Перчъ, въ сопровожденіи своей почтенной супруги, которая пришла на кухню покалякать и провести пріятный вечеръ.
Какъ скоро темное дло было приведено въ извстность, м-ръ Таулисонъ главнйшимъ образомъ безпокоился насчетъ убытка и полагалъ, что онъ круглымъ числомъ простирается, по крайней мр, до сотни тысячъ фунтовъ. М-ръ Перчъ убжденъ, съ своей стороны, что, пожалуй, не покрыть его и сотнею тысячъ фунтовъ. Женщины, подъ предводительствомъ м-съ Перчъ и кухарки, часто съ благоговйнымъ удовольствіемъ повторяютъ: "Сотня тысячъ фунтовъ!" — какъ будто передъ ихъ глазами лежали самыя деньги. Горничная, не спуская глазъ съ м-ра Таулисона, изъявляетъ желаніе имть хотя бы сотую часть этого капитала, чтобы наградить имъ любимаго человка. М-ръ Таулисонъ, проникнутый, какъ извстно, непримиримою ненавистью къ иностранцамъ, держится того мннія, что достанься эти деньги какому-нибудь сухопарому французу, онъ бы не зналъ, бестія, что съ ними длать, разв только профинтилъ бы ихъ на усы и свою треклятую бороденку. При этомъ горькомъ сарказм горничная хохочетъ до упаду и удаляется на свжій воздухъ.
Скоро, однако, она возвращается опять, ибо кухарка, издавна пользовавшаяся репутаціею расторопной и умной дамы, говоритъ, что теперь-то собственно имъ надо держаться другъ друга, — не такъ ли, Таулисонъ? — Вдь еще неизвстно, скоро ли имъ придется разойтись на вс четыре стороны.
— Мы видли, — продолжаетъ кухарка, — въ этомъ дом похороны, видли свадьбу и при насъ же скрылись эти бглянки.
М-съ Перчъ приведена въ трогательное умиленіе этой рчью и открыто замчаетъ, что кухарка — настоящій ангелъ. М-ръ Таулисонъ отвчаетъ, что онъ, съ своей стороны, всего мене способенъ противорчить такимъ благороднымъ чувствамъ, и въ доказательство… онъ беретъ горничную за руку, шепчетъ ей нсколько словъ и, становясь съ этой юной леди среди комнаты, торжественно извщаетъ всю кухонную компанію, что онъ и она ршились, наконецъ, сочетаться законнымъ бракомъ и завести на Оксфордскомъ рынк, въ травяномъ ряду, свою собственную лавку, куда въ свое время будутъ имть честь покорнйше просить всхъ своихъ старыхъ знакомыхъ. Это объявленіе принято съ превеликимь восторгомъ, и м-съ Перчъ, прозирая душою въ будущее, торжественно шепчетъ на ухо кухарк: "Разведутъ двченокъ!"
Фамильное несчастіе, само собою разумется, въ этихъ нижнихъ слояхъ безъ пиршества обойтись не можетъ. На этомъ основаніи кухарка изготовляетъ для ужина два горячихъ блюда, a м-ръ Таулисонъ, для той же гостепріимной цли, сочиняетъ раковый салатъ на огромномъ блюд. Даже м-съ Пипчинъ, взволнованная этой рдкой оказіей, звонитъ отчаянной рукой съ высоты своего покоя и посылаетъ сказать, чтобы ей подогрли къ ужину сладенькій пирожокъ и прислали на поднос стаканъ крпкаго глинтвейну съ хересомъ пополамъ, такъ какъ она чувствуетъ себя нсколько нездоровой.
Поговариваютъ насчетъ м-ра Домби, но весьма немного. Главный предметъ разсужденія состоитъ собственно въ томъ, смекалъ ли этотъ джентльменъ, какъ идутъ дла, и давно ли началъ подозрвать, что ему не миновать банкротства. Кухарка выражаетъ свое мнніе такимъ образомъ:
— Я готова присягнуть, что онъ готовился къ этому цлые годы; и если сказать всю правду, его приказчикъ бжалъ именно тогда, когда ужъ ничего нельзя было поправить.
Обратились къ м-ру Перчу, и вышло, что м-ръ Перчъ такихъ же мыслей. Затмъ предстоялъ другой, не мене важный вопросъ: что станетъ длать м-ръ Домби и выпутается ли кое-какъ изъ своей бды? Таулисонъ полагаетъ, что не выпутается, и основательно заключаетъ, что м-ръ Домби удалится въ какую-нибудь богадльню, устроенную для джентльменовъ.
— Вотъ что! — восклицаетъ кухарка жалобнымъ тономъ. — Тамъ, вроятно, y него будетъ маленькій садикъ, и онъ станетъ разводить весною сахарный горохъ!
— Именно такъ, — подтверждаетъ Таулисонъ, — притомъ, думать надо, его причислятъ къ разряду какихъ-нибудь братій.
— Вс мы — братія, — говоритъ м-ръ Перчъ, выпивая свою рюмку.
— Только ужъ никакъ не с_е_с_т_р_і_я, — остроумно замчаетъ м-съ Перчъ, поглядывая съ лукавымъ видомъ на всю веселую компанію.
— Вотъ какъ падаютъ сильные міра сего! — воскликнула кухарха съ трепетнымъ благоговніемъ.
— Гордецы падали всегда и будутъ падать: туда имъ и дорога! — съ негодованіемъ говоритъ горничная, невста м-ра Таулисона.
Нельзя было достойнымъ образомъ надивиться дружелюбію всей этой компаніи и тому твердому единодушію, съ какимъ она переносила ужасный ударъ судьбы. Но вдругъ неожиданно маленькая двочка, ремесломъ судомойка, разразилась слдующими словами:
— A что, если намъ не заплатятъ жалованья?
При этой выходк вс почтенные члены остались безъ языка, какъ будто невидимая сила поразила ихъ нмотою. Кухарка оправилась первая.