Домби и сын

Диккенс Чарльз

— Какъ теб не стыдно, — сказала она, — г обижать благородную фамилію, которая тебя кормитъ и поитъ, такими безчестными подозрніями? Неужто, думаешь ты, найдутся на свт окаянные люди, которые захотятъ отнять послдній кусокъ хлба y бдной прислуги? Стыдись, прощалыга ты этакая! Съ этакими чувствами, я не знаю, право, гд ты отыщешь себ другое мсто.

М-ръ Таулисонъ тоже не зналъ, и никто не зналъ. Бдная двочка, въ свою очередь, не смыслила ничего и принуждена была забиться въ темный уголокъ, осыпанная градомъ безпощадныхть упрековъ.

Черезъ нсколько дней какіе-то странные люди начинаютъ заходить

въ этотъ домъ и назначаютъ одинъ другому свиданія въ большой столовой, какъ будто они здсь и жили. Между ними особенно бросается въ глаза джентльменъ іудейской породы, толстый и курчавый, съ массивными часами въ карман. Онъ похаживаетъ и посвистываетъ въ ожиданіи другого джентльмена, y котораго за пазухой всегда перья и чернила, a между тмъ, для препровожденія времени, обращается къ м-ру Таулисону съ какимъ-нибудь вопросомъ, напримръ:

— Не знаете ли вы, какой видъ имли первоначально эти малиновыя занавси, когда ихъ только что купили? Вы вдь здсь — старый птухъ.

И названіе стараго птуха, неизвстно ради какой причины, навсегда утвердилось за камердинеромъ м-ра Домби.

Эти визиты и свиданія въ большой столовой день-ото-дня становятся все чаще и чаще, и каждый джентльменъ иметъ, по-видимому, въ своемъ карман перья и чернила. Наконецъ, разносится слухъ, что дло идетъ о продаж съ аукціона, и тогда вламывается въ домъ цлая группа серьезныхъ джентльменовъ, сопутствуемая отрядомъ странныхъ людей въ странныхъ шапкахъ, которые начинаютъ стаскивать ковры, стучать мебелью и длать своими туфлями тысячи разнородныхъ оттисковъ на лстницахъ и въ корирод.

Между тмъ кухонный комитетъ постоянно засдаетъ въ своемъ нижнемъ департамент и отъ нечего длать кушаетъ и пьетъ отъ ранняго утра до поздняго вечера. Наконецъ, въ одно прекрасное утро, м-съ Пипчинъ потребовала къ себ всхъ членовъ и адресовалась къ нимъ такимъ образомъ:

— Вашъ хозяйнъ находится въ затруднительномъ положеніи. Это, конечно, вы знаете?

М-ръ Таулисонъ, какъ предсдатель комитета, даетъ за всхъ утвердительный отвтъ.

— Всмъ вамъ, каждому и каждой, не мшаетъ позаботиться о себ, — продолжаетъ перувіанская вдовица, окидывая собраніе своимъ срымъ глазомъ и качая головой.

— Такъ же, какъ и вамъ, м-съ Пипчинъ! — восклицаетъ пронзительный голосъ изъ арріергарда.

— Это вы такъ думаете, безстыдница, вы? — кричитъ раздражительная Пипчинъ, приподнимаясь во весь ростъ, чтобы ясне равглядть дерзкую грубіянку.

— Я, м-съ Пипчинъ, я, съ вашего позволенія! — храбро отвчаетъ кухарка, выступая впередъ.

— Ну, такъ вы можете убираться, и чмъ скоре, тмъ лучше. Надюсь, я не увижу больше вашей гадкой фигуры.

Съ этими словами храбрая вдовица вынимаетъ изъ сундука полотняный мшокъ, отсчитываетъ деньги и говоритъ, что она можетъ получить свое жалованье вплоть до этого дня и еще впередъ за цлый даровой мсяцъ. Кухарка расписывается въ домовой книг, и съ послднимъ почеркомъ пера ключница бросаетъ ей деньги. Эту хозяйственную формальность м-съ Пипчинъ повторяетъ со всми членами кухонной компаніи до тхъ поръ, пока вс и каждый сполна получили свое жалованье, съ прибавкой даровой мсячной награды.

— Можете теперь идти на вс четыре стороны, — говоритъ м-съ Пипчинъ, — a y кого нтъ мста, тотъ можетъ прожить здсь еще недлю,

больше или меньше. A вы, негодница, сейчасъ же долой со двора, — заключаетъ раздражительная Пипчинъ, обращаясь къ кухарк.

— Иду, матушка Пипчинъ, можете быть спокойны, — отвчаетъ кухарка. — Счастливо оставаться и кушать на сонъ грядущій сладкіе пирожки съ горячимъ глинтвейномъ.

— Пошла вонъ! — кричитъ м-съ Пипчинъ, топая ногой.

Кухарка удаляется съ видомъ высокаго достоинства, который приводитъ въ отчаяніе старуху Пипчинъ, и черезъ минуту присоединяется въ нижнемъ департамент къ остальнымъ членамъ комитета.

Тогда м-ръ Таулисонъ говоритъ, что теперь, прежде всего, не мшаетъ что-нибудь перекусить и пропустить за галстукъ, a потомъ онъ будетъ имть удовольствіе предложить нкоторые совты, необходимые, по его мннію, для всхъ сочленовъ благородной компаніи. Выпили, перекусили, еще выпили и еще закусили, и когда, наконецъ, эта предварительная статья была приведена къ желанному концу, м-ръ Таулисонъ излагаетъ свои мннія такимъ образомъ:

— Служба наша оканчивается съ этимъ днемъ. Вс мы, каждый и каждая, можемъ отъ чистаго сердца говорить, что во все время своего нахожденія въ этомъ дом мы служили врой и правдой, несмотря на безтолковыя и безсмысленнуя распоряженія взбалмошной бабы, какова м-съ Пипчинъ…

Общее негодованіе. Нкоторые изъ почтенныхъ сочленовъ перемигиваготся и смются. Горничная аплодируетъ.

— Много лтъ мы жили дружелюбно и единодушно, не выставляясь впередъ и не выскакивая другъ передъ другомъ, и если бы хозяинъ этого несчастнаго дома соблаговолилъ когда-нибудь удостоить своимъ вниманіемъ наше общее согласіе, нтъ никакого сомннія, каждый и каждая изъ насъ удостоились бы не такой награды, какую, словно голоднымъ псамъ, бросила жадная старуха Пипчинъ.

Общіе вздохи. Судомойка обнаруживаетъ безсмысленное удивленіе. Горничная всхлипываетъ.

Кухарка приходитъ въ сильнйшее волненіе и, озирая быстрымъ взоромъ почтенное собраніе, неоднократно повторяетъ: "Слушайте! слушайте!" м-съ Перчъ, упоенная и упитанная по горло, проливаетъ горькія слезы. — Таулисонъ продолжаетъ:

— Итакъ, мое мнніе и мой душевный, искренній совтъ состоятъ собственно въ томъ, что, вслдствіе обиды, нанесенной всмъ намъ въ лиц почтенной изготовительницы хозяйскихъ блюдъ, мы вс, безъ малйшаго изъятія, должны удалиться из ь этого неблагодарнаго дома сейчасъ же и куда бы то ни было. Идемъ, бжимъ отсюда безъ оглядки, отряхивая прахъ отъ ногъ нашихъ, и пусть узнаетъ свтъ, что бдные слуги, тамъ, гд нужно, не мене господъ умютъ поддерживать свое достоинство, если требуютъ этого честь и совсть!

— Вотъ что значитъ быть благороднымъ человкомъ! — восклицаетъ горничная, отирая слезы. — О Таулисонъ, милашка Таулисонъ, какъ я люблю тебя, мой розанъ!

— Я, съ своей стороны, особенно должна благодарить васъ, м-ръ Таулисонъ, — говоритъ кухарка съ видомъ высокаго достоинства, — Надюсь, впрочемь, кром комплиментовъ мн, y васъ были и другія побужденія говорить съ такимъ благороднымъ одушевленіемъ.

— Само собою разумется, — отвчаетъ Таулисонъ, — были и другія. Признаться, если сказать всю правду, такъ по моему, не совсмъ-то благородное дло оставаться въ такомъ дом, гд идетъ продажа съ публичнаго торгу.