Домохозяйка
Шрифт:
Я больше никогда не пойду туда.
44
— Нина, чего ты боишься?
Услышав вопрос доктора Хьюитта, я поднимаю глаза. Я хожу на сеансы к нему два раза в неделю уже четвертый месяц после выписки из «Клирвью». Сама бы я этого доктора не выбрала. Лучше пошла бы к женщине-врачу, причем помоложе — чтобы у нее на голове было не столько седых волос. Но мать Энди настойчиво рекомендовала доктора Джона Хьюитта, и мне было неудобно отказаться, ведь Энди платит огромные деньги за мое
Однако доктор оказался очень хорошим. Он задает мне массу непростых вопросов. Как вот этот последний. Дело в том, что, вернувшись после лечебницы домой, я и близко не подхожу к чердаку.
Я ерзаю на роскошном кожаном диване. Дорогая обстановка офиса свидетельствует, что его владелец весьма успешен на своем поприще.
— Я не знаю, чего боюсь. В этом-то и проблема.
— Ты в самом деле думаешь, что у вас на чердаке карцер?
— Ну, не то чтобы карцер, но…
После всех моих обвинений в том, чтo со мной сотворили в нашем доме, полиция послала человека с заданием проверить чердак. Он нашел там всего лишь кладовку, забитую какими-то коробками и бумагами.
У меня был бред. Что-то с химическими процессами в моем мозгу пошло не так, и я вообразила, будто Энди держал меня там в заложниках. Судите сами: заставить собственную жену выдергивать себе волосы и складывать их в конверт только потому, что она вовремя не сходила к парикмахеру? В ретроспективе это выглядит полным умопомешательством.
Но для меня в то время все мои ощущения были очень даже реальны. И еще: с тех пор, как я вернулась домой, я тщательно слежу за тем, чтобы вовремя обесцвечивать волосы. На всякий случай.
Энди держит дверь на лестницу, ведущую на чердак, запертой. Насколько мне известно, после моего возвращения из лечебницы он ее ни разу не открывал.
— Думаю, тебе следовало бы пойти туда — это оказало бы полезный терапевтический эффект, — говорит доктор Хьюитт, сдвинув вместе свои густые белые брови. — Так ты лишишь это место власти над собой. Увидишь собственными глазами, что это всего лишь кладовка.
— Может быть…
Энди тоже призывал меня сходить на чердак: «Сама убедишься — там нет ничего, чего стоило бы бояться».
— Обещай мне, что пойдешь туда, Нина, — увещевает доктор.
— Попытаюсь.
Может быть. Посмотрим.
Доктор Хьюитт провожает меня в комнату ожидания, где на одном из деревянных стульев сидит Энди и смотрит в свой телефон. Увидев меня, он расцветает улыбкой. Муж перестроил свое рабочее расписание с целью сопровождать меня на каждый сеанс. Не понимаю, как он может по-прежнему любить меня после всех моих ужасных обвинений. Но мы вместе работаем над моим выздоровлением.
Энди ждет, пока мы не усаживаемся в BMW, и лишь потом приступает к расспросам:
— Ну, как все прошло?
— Доктор думает, мне будет полезно сходить на чердак.
— И что?
Я сглатываю. Смотрю на бегущий за окном пейзаж. Наконец отвечаю:
— Я подумаю над этим.
Энди наклоняет голову.
— Думаю, идея
Или у меня случится еще один срыв, и я снова попытаюсь убить Сесилию. Конечно, это будет теперь гораздо труднее, поскольку мне не дают оставаться с ней наедине. Энди или его мать все время рядом. Таково одно из условий моего возвращения домой. Не знаю, как долго мне придется терпеть около себя няньку, пока я общаюсь с дочерью, но одно ясно — в настоящий момент мне никто не доверяет.
Сеси играет на полу с развивающими игрушками, которых ей накупила Эвелин. Увидев нас, входящих в гостиную, дочка бросает игрушки, бежит ко мне и вцепляется в мою левую ногу. Я едва не теряю равновесие. Несмотря на то, что нам не позволяют остаться вдвоем, после моего возвращения из лечебницы Сеси все время липнет ко мне как банный лист.
— Мама, на ручки!
Она тянется ко мне, пока я не поднимаю ее на руки. На ней изысканное белое платье с оборками — довольно нелепая одежда для маленькой девочки, играющей на полу гостиной. Должно быть, так ее одела Эвелин.
— Мама дома! — радуется Сеси.
Эвелин не так быстро вскакивает на ноги, как Сеси. Она медленно встает с дивана, отряхивает свои белоснежные брюки. Я раньше не замечала, как часто Эвелин одевается в белое — цвет, который Энди особенно любит на мне. Впрочем, ей он идет. Эвелин, наверное, когда-то была блондинкой, но сейчас ее волосы достигли рубежа между белокуростью и белизной. Шевелюра у нее на удивление густая для женщины ее возраста. В общем и целом Эвелин невероятно хорошо сохранилась. Все в ней безукоризненно. Я ни разу не заметила на ее джемперах потертостей или затяжек.
— Спасибо, что посидела с Сеси, мама, — говорит Энди.
— Не за что, — отзывается Эвелин. — Она сегодня вела себя очень хорошо. Но… — Тут ее глаза поднимаются к потолку. — Я заметила, что ты оставил свет в спальне наверху. Так ужасно разбазаривать электричество не годится.
Она бросает на сына осуждающий взгляд, и лицо Энди становится пунцовым. Я и раньше замечала, как отчаянно он жаждет одобрения своей матушки.
— Это моя вина, — вмешиваюсь я. Вообще-то я не уверена, что это так, но какая, к черту, разница. Вполне могу взять вину на себя, потому что Эвелин и так уже меня недолюбливает. — Это я оставила свет.
Эвелин цокает языком:
— Нина, на производство электричества расходуются колоссальные ресурсы нашей планеты. Покидая помещение, ты не должна забывать выключать свет,
— Постараюсь не забывать, — обещаю я.
Эвелин обжигает меня взглядом, ясно говорящим, что она сомневается в искренности моих слов, но что она может поделать? Одну ошибку она уже совершила — не смогла помешать женитьбе своего сына. Хотя, может быть, она была права, если принять во внимание все те ужасные дела, которые я натворила.