Домовые

Трускиновская Далия Мейеровна

— Не могла вода так быстро подниматься, — возразил старик.

— Ну что ты мне говоришь! Во-первых, ее в реку ветром нагнало, а когда так — грунтовая вода тоже поднимается. Во-вторых, дом-то уже оседать стал. И выехали мы на шоссе, а там — не протолкнуться! Кто на чем, все от воды убегают!

— Сам-то когда съезжать будешь?

— У нас микрорайон на возвышенном месте, может, обойдется. Сколько же это может длиться?

— Эдгар, это тебе не паводок…

Уклейка хлопнула в ладоши и понеслась к озеру — будить своих.

Батька

Антип поспать любил — только отмахнулся. Антипов подручный Афоня тоже что-то буркнул и перевернулся на другой бок. А вот Коська, оставшийся зимовать с дядей и сестренкой, сообразил сразу и вскочил, как ошпаренный.

— Вода! Ну наконец-то! Где? Покажи!

Оказалось — он имел в виду карту.

Карта зимовала на берегу — в воду ее взять не рискнули, даже тщательно упакованная, могла раскиснуть. Уклейка с Коськой вылезли, отыскали пакет с картой, и Коська сразу рассчитал, какие места уже затоплены, а какие будут только на следующей неделе. Уклейка не поверила — и они поплыли через озеро в сторону морского залива, чтобы убедиться. Пройдя с полкилометра пешком, они увидели первые признаки потопа.

Действительно — крестьянское хозяйство, где еще осенью вовсю трудились люди, стояло заброшенное, и вода перехлестывала через порог. Люди ушли, увезли пожитки, увели скотину.

— Ну, тут еще не скоро будет болото, — сказал Коська. — Тут почва песчаная, сперва, наверно, все размоет, потом уж… А вот за речкой раньше большие болота были, Епифан рассказывал — к самому морю подступали, вот они первыми начнут возрождаться! Сбегаем, поглядим?

— А возвращаться? Солнце зайдет — и мы с тобой от холода помрем!

Помирать Коська вообще ни от чего не хотел, а хотел жить на новых замечательных болотах, поэтому послушался сестренки и вернулся в зимнее логово на дне.

Сестренка же вдруг осознала свое положение и затосковала.

Она сообразила, что когда болотные черти и водяные поделят между собой новые болота, она окажется богатой наследницей. Чтобы присматривать за такими угодьями, позовут дальнюю родню из мест, где еще не началась демелиорация, и тут же начнут отдавать замуж засидевшихся в девках невест. Тут-то и придется сказать прости-прощай любезному дружку Родриго…

А он-то куда денется?

Уклейка растолкала задремавшего Коську.

— Неужели непонятно? — удивился он. — Ну, вы, бабы, совсем бестолковые! Люди из затопленных мест уйдет насовсем. На холмы переселятся, на всякие пригорки, вообще уедут.

— Куда? — в ужасе спросила Уклейка.

— В другие страны! Да не все ли тебе равно — куда? Спи давай! — приказал братец.

— Так ведь мало же места на земле останется… — прошептала Уклейка. — Всем не хватит!

— А вот об этом им надо было думать, когда они мелиорацию начинали! — мстительно заявил Коська. — Все, нет меня, сплю!

Он действительно заснул, а Уклейка сидела, сидела да и заплакала.

Ей очень не хотелось расставаться с

Родриго…

Наутро удалось сообщить новость Афоне.

— Ишь ты! — воскликнул водяной. — Однако!.. Надо Янке рассказать!

Его забавное оканье, вывезенное из восточных земель, за многие годы на здешних болотах никуда не делось, и Уклейка полагала даже, что батькин подручный нарочно не переучивается, потому что хочет быть не таким, как все, а с особинкой.

— Ну так пойдем, что ли, дядя Афоня?

— Пошли!

Они выбрались на берег, уже оттаявший настолько, чтобы стать топким, и шлепая, направились вглубь болота — будить Янку.

Болотные черти зимовали вповалку в низенькой старой избушке, которую они обложили и дерном, и мхом, и сверху даже приспособили украденный у людей брезент с грузовика. Янка услышал, что зовут, к дверям пробиться, видно, не сумел и протиснулся наружу через маленькое квадратное окошко под самой крышей.

— Приятного пробужденьица! — пожелал взъерошенному черту Афоня. — Каково спалось-зимовалось?

— Погоди, не суетись! Первым делом — трубочку выкурить! Табак-то мой не слишком отсырел?

— Ну, дожили мы до светлого дня, — сказал Афоня, когда Янка после первой затяжки внимательно на него посмотрел. — Началось! Поздравляю!

— Поздравлять потом будешь, когда твой Антип из-за трех вершков нового болота с моим Дидзисом переругается, — без лишнего энтузиазма отвечал Янка. — Угодья-то они делить будут, а не мы! Вот друг дружке в бороды и вцепятся.

— При мелиорации не вцепились, а теперь — какого же рожна?

— А такого, что тогда мы все были нищие, каждый клочок болота на счету, а теперь мы все — богатые, уже счет на гектары ведем, и чем больше угодий — тем сильнее будет жадность, — объяснил Янка.

— Ну, вам, чертям, виднее. Вы лучше в пакостях разбираетесь. Вот еще демелиорацию наконец произведем — еще больше угодий будет…

— И еще больше склоки из-за них, сосед…

— Да что ты каркаешь, как ворон на сосне, змей тебя загреби?! — возмутился Афоня. — Или не рад?

— Рад… Да только склок не хочу. А без них не обойдется.

— Так сам же сейчас склоку затеваешь!

— Да? — удивился Янка. — По привычке, наверно. Ладно, ну их к змеям, эти новые болота. Каково зимовалось?

— Спалось, не тосковалось, не замерзалось, а вам, сосед, каково зимовалось?

Собственно, так им и полагалось встретиться весной — с любезным словом и с поклонами. Однако новость оказалась сильнее старых правил вежества.

Сговорились на следующий день растолкать Антипа, Дидзиса, Коську и еще молодого болотного черта, которому мамка двадцать лет назад дала для общего употребления подслушанное на опушке красивое иностранное имя Доллар. Это за ними, за чертями, водилось — подслушают у людей благозвучное словечко и тут же его употребляют на имя. И тогда уже вместе идти в сторону моря — смотреть новые угодья.