Дорога дней
Шрифт:
— Что же говорить? Им виднее. А если меня спросят, то я согласна.
Каринэ ничего не сказала, но было ясно, что и она согласна.
Отец подмигнул мне. Я встал, откинул тюль с блюда, взял бархатную коробочку, вынул из нее кольцо и подошел к Каринэ.
Каринэ не противилась, я взял ее руку и надел кольцо на ее палец и, совершенно позабыв о торжественности момента, заорал:
— Чтоб вы на одной подушке состарились!..
На столе тут же выстроились бутылки, появилась еда. Потом все, кроме товарища Сурена, расцеловали зардевшуюся
— Благослови тебя господь!..
— Осенью свадьбу справим…
Засиделись до Полуночи. Самые лакомые кусочки Мариам-баджи подкладывала мне со словами:
— Сватушка ты мой родненький!..
Удивительное дело: обручился товарищ Сурен, а целовали все меня.
ВАРДАН
Шли дни. Все вокруг менялось, менялись даже прозвища. С тех пор как уехал Чко, меня уже никто не звал Учителем.
Во дворе меня теперь звали «рабочий класс», а в мастерской — «сватушка». Только мать, товарищ Папаян и Егинэ звали меня просто по имени, а отец, обращаясь ко мне, всегда говорил «сынок».
Так к моим прозвищам прибавилось еще одно: «сватушка». Когда товарищ Сурен, Каринэ или Мариам-баджи говорили отцу «сват Месроп», никто не смеялся, наоборот — они произносили это почтительно, с уважением, но стоило кому-нибудь назвать меня сватом, как все покатывались со смеху.
— Эй, сватушка, принеси-ка напильник! — перекрывая шум мастерской, кричал мастер Амазасп.
Он подмигивал мне и улыбался, а работающие на соседних станках Сарибек и Гукас подшучивали:
— Сватушка, сват — дураку родной брат.
А работа в мастерской нравилась мне все больше и больше.
Надо мной подшучивали, но, по крайней мере, я перестал быть для них «малышом». Мастер Амазасп уже давал мне разные несложные поручения и радовался, когда я хорошо справлялся с ними.
— Молодец, сватушка!..
Но стоило мне что-нибудь испортить, он говорил насмешливо:
— Это тебе, брат, не сватом быть…
Потом серьезно и терпеливо разъяснял мою ошибку.
Дела у меня шли неплохо и в музыкальной школе. Кроме музыкальных, мы там проходили и общеобразовательные предметы. Я учился в третьем классе и благодаря Егинэ, которая продолжала заниматься со мной, постепенно убеждался, что не такой уж я тупой, как говорила (и я этому верил) товарищ Шахнабатян.
И странно: то, чему в свое время никак не могла научить меня товарищ Шахнабатян, я легко усваивал с помощью Егинэ и моей новой учительницы товарища Лусик. Лусик и Егинэ были уверены, что я успешно закончу этот учебный год и в сентябре уже смогу учиться в четвертом классе. Что же касается музыки, то моим учителем и в училище и дома был товарищ Папаян, который, по свойственной ему мягкости, не мог скрывать своего восхищения и сердился на меня только тогда, когда я без нот пытался что-нибудь подобрать по слуху.
— Перестань, Рач, — отчитывал он меня, — неужели это может тебе нравиться? Ну что ж, вероятно, твой отец прав: не музыкантом
«Скоморохом» быть мне не хотелось, и поэтому после двух-трех подобных замечаний я бросил эти вредные и бесцельные упражнения.
Правда, от этого уроки стали скучнее, но зато мой учитель был очень доволен и даже как-то подарил мне портрет Макара Екмаляна [27] .
Так я жил спокойно и безмятежно. Потянулись вереницей счастливые дни, и вдруг один случай вновь смутил и взбудоражил меня.
27
Макар Екмалян (1855–1905) — армянский композитор.
Во дворе нашей мастерской был навес, под которым складывали стальные листы и стержни. Под тем же навесом лежала груда испорченных деталей — металлический лом, который мы вскоре должны были сдать на новый металлургический завод.
Однажды утром мастер Амазасп послал меня на этот склад за стержнями. Подбегая к навесу, я увидел, что за грудой железа притаился тот самый мальчишка, который стащил мой арбуз и которого я видел еще на митинге.
— Вай! — удивился я.
Парень умоляюще посмотрел на меня и поднес палец к губам:
— С-с-с!..
В ту же минуту во двор вошли два милиционера.
— Мальчик, — подозвал меня один из них.
Парень еще раз подал мне знак молчать и проскользнул в щель между листами железа.
Я подошел к милиционерам.
— Ты что тут делаешь? — опросил милиционер.
— Я? Я рабочий, — ответил я гордо.
— Рабочий? Эдакий-то малец? — недоверчиво улыбнулся милиционер.
Но в это время из окна мастерской высунулась голова моего мастера:
— Эй, сватушка, что так долго?
Тут он заметил милиционеров и вышел во двор.
— Что такое?
— Ваш, рабочий?
— Кто, Рач?
— Этот мальчик.
— Ну да, Рач. Ученик наш, а что?
— Ничего, — улыбнулся милиционер и обратился ко мне: — Сюда беспризорник один не забегал?
Я немного растерялся:
— Какой еще беспризорник?
— Да ты что, беспризорников не видал?
— Не видал… то есть видал, на Кантаре.
— А здесь?
— Нет.
— Точно?
— Точно.
— Ну, тогда извини. Извини, товарищ, — обратился он и к мастеру Амазаспу, который толком еще ничего не понимал.
Милиционеры пошли к выходу, у ворот один из них обернулся и сказал:
— До свиданья, сватушка.
Оба рассмеялись.
Когда они ушли, я взял стержни и вместе с мастером вошел в мастерскую. Но немного погодя нашел повод и снова вышел во двор.
Мальчишка уже выбрался из своего убежища и, присев на корточки, потирал плечо.
— Обрезался, черт!
Я подошел к нему. Он посмотрел на меня усталыми глазами и, страдальчески улыбаясь, повторил:
— Обрезался, черт…