Дорога дней
Шрифт:
Другую комнату называют по-разному: гостиной, столовой и кабинетом. Оба они — Егинэ и товарищ Папаян — занимаются в этой комнате. Он в длинных тетрадях записывает ноты и время от времени наигрывает что-то на рояле, а когда прихожу я, нас становится трое и, конечно, мы мешаем друг другу, поэтому Егинэ, если она не занимается со мной, уходит в спальню и там перед зеркалом разучивает свою роль. Она артистка.
В гостиной, кроме рояля, стоит массивный круглый стол, покрытый белой скатертью, которую мы с товарищем Папаяном ежедневно украшаем кофейными пятнами,
— Дикари, сущие дикари! Ну что мне с вами делать?
В комнате есть еще книжный шкаф, набитый самыми разнообразными книгами, письменный стол, кресла, обтянутые бархатом, и такой же диван, а возле рояля — круглый черный вертящийся стул.
И знаете, несмотря на то что одежда моя очень не соответствует обстановке, меня это уже не стесняет. Не стесняет потому, что Егинэ, потряхивая коротко остриженными золотистыми кудрями, вздернув маленький носик и прищурив свои фиалковые глаза, смеется так заразительно, что мое сердце просто прыгает от радости, а товарищ Папаян улыбается сам себе, своему решению, которое он выразил в первый же вечер, когда я пришел сюда.
— Ну, Егинэ, мы должны обтесать этого дикаря. Ты даже не представляешь, какой у него тонкий слух, какое чувство ритма!
И они тут же принялись «обтесывать». Для начала они немного «обтесали» мои рабочие часы в мастерской. Папаян сам пришел туда. Из его разговора с заведующим мастерской, с товарищем Суреном и мастером Амазаспом я разобрал только несколько слов: «Он несовершеннолетний… Так положено по закону…»
В результате мои рабочие часы сократились вдвое, а зарплата осталась той же.
Затем Егинэ и товарищ Папаян стали знакомить меня с музыкой и с музыкальными инструментами. Но что всего удивительнее — они заставили меня также вытащить из стенного шкафа тетради и книги, да, да, и даже тетрадь по арифметике.
Их намерения были еще неясны для меня, но до этого я был уверен, что уж арифметика-то мне больше не пригодится. Только разве их переубедишь! Улыбнутся, взъерошат твои запыленные кудри и даже слушать не захотят ни о чем…
Да и не только они. Отец, узнав, что Папаян собирается учить меня музыке, был очень разочарован, так как считал, что в лучшем случае я сделаюсь «скоморохом», и успокоился, только когда я ему рассказал, что Егинэ будет заниматься со мной по всем предметам и в особенности по арифметике.
— Хоть зарабатывай в день по десять туманов, не будешь знать счета — проку никакого, — говорил отец убежденно.
И так я попал в новую для меня среду. И вот уже десять дней, как меня «обтесывают» в этой среде. За это время я научился, входя в комнату, вытирать ноги, научился сидеть на круглом стуле перед роялем и… научился слушать, слушать, как играет на скрипке товарищ Папаян и как тихо, но очень, очень приятно поет Егинэ:
Весна, а выпал снег…О чем эта песня, не знаю. Мне кажется, что в ней поется обо мне, о Чко, об отце, о самой Егинэ и особенно о Каринэ, которая, как сказала моя мать, «даст бог,
Горевала скрипка товарища Папаяна, прищурив глаза, пела Егинэ, и какая-то непонятная нежность переполняла нас. Кончалась песня, и Егинэ целовала меня в мокрые от невольно набежавших слез щеки. Поэтому каждый день, прежде чем пойти к ним, я целый час, пофыркивая, тер лицо, чтобы смыть копоть, и мать жаловалась, что в день я перевожу по куску мыла…
Весна, а выпал снег…Итак, я первую половину дня проводил в мастерской, интересной, грохочущей и дымной, а вторую — в тихой прекрасной квартире с роялем, со скрипкой товарища Папаяна и песней Егинэ: «Весна, а выпал снег…»
Свободным у меня был только вечер, но уже не оставалось никакого желания пошалить.
Мать не могла нарадоваться. Свои чувства она выразила так:
— Благослови, господи, родителей Папаяна, теленка нашего к дереву привязал…
ЧЕРНЫЕ ЛЕНТЫ
Умер Ленин.
В нашем дворе не было человека, который бы не слышал о Ленине, не знал бы его по портретам. Для Газара имя Ленина обозначало «фондовские» дома, кооперативный магазин, где «по дешевке» можно купить что захочешь; означало кино, или, как выражался Газар, «илюзон», куда раз в месяц он ходил с сестрицей Вергуш, означало бесплатное лечение — «амбулатор», школу, где вскоре должны были учиться его девочки, электричество вместо коптилки и тысячу подобных вещей…
Одним словом, каждый по-своему представлял Ленина и по-своему воспринял его смерть.
Вот, например, тикин Грануш интересовало только одно: будет ли вследствие этого всеобщее помилование, или, как она говорила, «манифест». Жена нашего соседа Хаджи, Србун, была убеждена, что цены на продукты повысятся, и, будь в этот день открыты магазины, она опять бы набила свой дом мешками с сахаром и рисом.
А большинству эта весть причинила боль и горе. Они растерялись, сердца их наполнились гневом неизвестно против чего. Газар, который в жизни и пальцем не тронул своих детей, из-за пустяка ударил дочь:
— Отстань, говорят!..
Потом, пожалев, стал ее целовать, чего тоже почти никогда не случалось.
Мой отец пытался сохранить спокойствие. Возвратившись с обувной фабрики, он поздоровался и прошел было в дом, мимо собравшихся во дворе соседей, но Газар окликнул его:
— Месроп?
— Ну?
— Погоди-ка.
Отец остановился.
О чем эта песня, не знаю.
— Ты что, ничего не слыхал? — спросил Газар.