Дорога дней
Шрифт:
— Не воруй, — попросил я.
— Ты сыт, наверно, а я есть хочу, — жалобно сказал он.
У меня было немного денег, потому что отец отдавал мне каждый месяц пятьдесят пять копеек из моего заработка.
— Погоди, — сказал я, — сейчас куплю тебе поесть.
Я вошел в столовую.
Немного погодя Вардан жадно поглощал шашлык, завернутый в кусок лаваша.
— Ну, теперь пошли, — сказал он, наевшись.
В парке Коммунаров ограда была высокая да и сторож мог заметить, но Вардан и слушать не хотел о билетах.
— Ну вот еще, и на это деньги тратить? — удивился он так искренне, что
С кошачьей ловкостью он вскарабкался на ограду, помог и мне, и вскоре мы оказались в парке.
— Говорил я тебе! — торжествующе прошептал Вардан.
На открытой эстраде какой-то человек в черном длинном балахоне выделывал разные фокусы. Он вынул из ящичка лист бумаги, разорвал на мелкие клочки, положил все в ящичек, закрыл его, произнес какие-то слова, и, когда снова открыл ящичек, оттуда вылетели два настоящих белых голубя и сели ему на плечи, а клочков бумаги как не бывало. Он сунул голубей в карманы, потом развел руками, и из ящика снова вылетели голуби, с белыми бумажными лентами на лапках. Потом фокусник проглотил бумагу, и изо рта его повалил дым и стали вырываться языки пламени. Дым окутал всю сцену, и, когда рассеялся, на сцене не было уже ни фокусника, ни ящика, ни голубей.
Меня всецело поглотило это зрелище, но надо было видеть, какими зачарованными глазами смотрел мой товарищ! Печаль в его глазах исчезла, и они горели, как два уголька; от удивления он приоткрыл рот и выпятил губу.
Вдруг Вардан потянул меня за рукав. Выражение его лица сразу изменилось, в глазах снова застыла печаль.
— Пошли, — хрипло сказал он и бесшумно прошмыгнул между рядами.
Удивленный, я вышел вслед за ним и вдруг заметил в толпе вчерашних беспризорников.
Мы остановились в темной аллее.
— Бить пришли, — сказал он.
— А за что они тебя? — спросил я.
— Они тут ни при чем, — грустно ответил Вардан, — это я виноват, а их Гево подослал.
— Какой Гево?
— Не знаешь, наверное, Нытик-Гево.
Я не сказал Вардану, что знаю Нытика-Гево, единственного жестянщика, не пожелавшего войти в артель Адама, и спросил удивленно:
— А что Гево от тебя нужно?
— Должен я ему, — сказал Вардан.
— Чего?
— Э-э, долгая история!
— Посидим, — предложил я.
Мы устроились возле ручья.
— Ну, рассказывай.
— Э-э, Рач-джан, не стоит, — отказался Вардан.
— Расскажи, коли брат ты мне…
— Только смотри молчи об этом, не то меня прикончат, — попросил он.
Я пообещал.
— Нет, ты поклянись.
— Чем?
— Скажи: святой истинный крест…
— Святой истинный крест, — повторил я машинально.
— Ладно, — прошептал он, — верю.
И стал рассказывать:
— Этой зимой случилось, что я пять дней ничего не ел. Зимой, Рач-джан, трудно очень, зимой ни фруктов, ни зелени. А люди глядят в оба — ни к пекарне, ни к столовой не подберешься. Кишки у меня сводить стало, голова кружилась. Лежу я во дворе русской церкви, дрожу, холодно, есть шибко хочется, уснуть не могу. Пришли эти двое, Сос и Ерванд. Раньше я их не знал. Пришли, значит, переночевать. Увидали меня, разозлились, побить хотели — ведь я их место занял, но, как узнали, что я уже пять дней не ел, пожалели, а Сос еще кусок хлеба мне дал. Прижались
— Как? — спросил я.
— Откуда я знаю! Украли что-то, отдали Гево. Они мне так и сказали: «Гево говорит, принеси деньги, а нет, неси что-нибудь другое. Он цену скажет, посчитает, а то и сдачи тебе отдаст, коли дороже будет».
Вардан замолчал. Было темно, и я не видел его лица, но по посапыванью и по тому, как часто он утирал нос рукавом рубахи, я понял, что мой друг плачет.
— Э-эх, видать, невезучий я! — вздохнул он.
— Потом? — спросил я нетерпеливо.
— Что «потом»? Ты, Рач-джан, не думай, я ведь еду только ворую, и арбуз твой стащил. Врал я, что не помню. — И он снова зашмыгал носом.
— Потом?
— Потом повстречал я однажды Гево, а он говорит: «Послушай, чем же ты лучше других, почему деньги не несешь?» А что я ему скажу? А он говорит: «Взял — так верни, хоть лопни. Нет денег — укради что-нибудь… Небось жрать ты горазд был». А я все молчу. Он обозлился, зашипел: «Принесешь — ладно, не принесешь — скажу ребятам, прибьют, как последнюю собаку». Вот и бьют они меня с того дня, где только увидят.
Я был страшно удивлен.
— А чего ты не пойдешь в милицию?
Вардан засмеялся:
— Эх, братец, какая там милиция для беспризорника. Да и что я им скажу? Да и узнай они, несдобровать мне.
У меня было два рубля, я их тут же протянул Вардану:
— На, Вардан-джан, вот два рубля, а еще восемь завтра достану.
Не знаю, где я собирался доставать эти восемь рублей, тем более что я не мог не отдавать зарплату отцу. Но Вардан не взял и этих денег.
— Не надо, братец, не возьму. Да и что мне два рубля? Теперь я должен уже не десять — Ерванд говорит, я теперь целых тридцать пять рублей должен.
— Как же это так — тридцать пять?
— Так ведь проценты, а они с каждым месяцем растут.
Я, конечно, ничего не смыслил в этих расчетах.
Пытаясь как-нибудь подбодрить друга, я обнял его за плечи, но он вздрогнул и, снимая мою руку с плеча, сказал:
— Не надо.
— Ты не хочешь дружить со мной? — удивился я.
Его голос перешел на шепот:
— И другом тебе буду, а хочешь — братом, да только… вшей на мне много…
Было уже поздно. Парк опустел, на открытых эстрадах давно закончились все концерты и цирковые представления. В аллеях погасли фонари.
Я попрощался с Варданом. Он оставался в парке. Небо было безоблачное, дождя не ожидалось, и для ночлега он вряд ли нашел бы место лучше.
НЕЗНАКОМЫЙ МИР
Занятия в музыкальном училище закончились, как и во всех школах, и начались летние каникулы.
Еще до конца учебного года выяснилось, что я больше не увижу Чко, он не приедет на каникулы, потому что вся их семья переезжает в Тифлис, где отцу Чко предложили хорошую работу на мебельной фабрике.