Дорога дней

Гюльназарян Хажак Месропович

Я не знал, что ему отвечать, не понимал и его намеков.

— Что нам скажет по этому поводу председатель учкома? — обратился Маркар к Асатуру.

Асатур уже не прежний толстый мальчик, который, чтобы подкупить меня и Чко, таскал нам абрикосы. Теперь это был высокий, стройный юноша в зеленоватой блузе и коротких брюках. Словом, от прежнего Асатура осталась лишь угодливая улыбка, которая, конечно, предназначалась теперь не мне, а заведующему школой.

Асатур взял мои бумаги, деловито стал их просматривать.

Потом сказал:

— Бумаги вроде ничего.

—

Честь имею сообщить вам, уважаемый, — ироническим тоном начал Газет-Маркар, — школа наша называется трудовой. Теперь каждый гражданин нашей страны должен учиться строить социализм, а с твоими руками…

Он говорил медленно, выбирая слова и, как всегда, упиваясь собственным красноречием. Наконец сказал:

— Что ж, если члены комиссии не возражают, то я не против.

Женщина пробурчала, что согласна с мнением комиссии, а Асатур сказал:

— Перевоспитаем, дадим серьезные поручения.

Итак, я вернулся в свою старую школу, от которой, правда, ничего прежнего не осталось. Не было Смбатяна, не было Папаяна, не было Чко, вместо них — какая-то сонная учительница, Газет-Маркар и председатель учкома Асатур, собиравшийся меня перевоспитывать.

Я вышел с Асатуром. На школьном дворе нам повстречались две девочки. Асатур приостановился, отсалютовал им и, воодушевленный их присутствием, обратился ко мне:

— Товарищ ученик, видите ту яму в углу двора? Ее надо засыпать. Землю накопаете возле стены. Вам дадут лопату и ведро.

Сказал, круто повернулся и ушел.

Я долго смотрел ему вслед, а он, гордо вскинув подбородок, поднимался по парадной лестнице. Мне вдруг захотелось плюнуть на все, поймать это самодовольное чучело и прямо на глазах у девчонок отлупить его как следует. Но вспомнились слова Папаяна, которые он сказал мне, когда я шел сюда:

«Ты ведь уже не маленький…»

Вспомнил я и глаза отца, когда он с гордостью протянул мне свою первую в жизни справку.

Я медленно побрел к яме, возле которой с ведром и лопатой в руках уже дожидался меня наш старый сторож Багдасар. Он дал мне инструменты и, словно угадав мое состояние, сказал:

— Э-э, что за времена, сынок! Нынче он главный, понимаешь?..

Я работал до вечера. Асатур то и дело с безразличным видом выглядывал из окна, проверяя, как я выполняю свое первое «серьезное» поручение.

На другой день я ходил мрачный и подавленный.

Я понимал, как нелегко мне будет в школе, где Асатур — председатель учкома, а его дядя восседает в кресле товарища Смбатяна.

В эти дни произошло радостное событие, которое отвлекло меня от грустных мыслей.

Из Тифлиса приехал Чко. Вернулся навсегда. Он тоже поступил в нашу школу. Я позабыл про все свои горести и обиды, занятия в школе еще не начинались, и я мечтал о том, как мы с Чко будем снова вместе бродить по городу. Наши тоже обрадовались возвращению Чко: отец как сына обнял его, а мать специально для Чко испекла пахлаву.

В первый же день я рассказал Чко историю Вардана-Карапета. К концу рабочего дня мы с Чко пошли на маслокомбинат, чтобы дождаться у ворот Вардана, Шаво, Татоса и Папа. С этого дня мы всюду бывали вместе: в кино, в парке

Коммунаров, куда уже, в отличие от прежних времен, входили по билетам. Я повел Чко к Папаянам. Егинэ встретила нас тепло и радушно. В свое время я прожужжал ей все уши рассказами о Чко.

— Дай-ка на тебя посмотреть, Лева! — улыбнулась Егинэ.

А я вначале даже не понял, что это обращение относится к Чко.

Егинэ принесла нам кофе и печенье. Чко попытался было отказаться, но товарищ Папаян сказал:

— Нельзя, Егинэ обидится.

Мой бедный Чко смущенно присел на краешек стула, потянулся к чашке с кофе, от смущения задел ложку, она упала на стол, оставив на скатерти пятна. Мой несчастный друг еще больше растерялся, покраснел как рак и неловко пнул меня ногой. Папаян сделал вид, что ничего не замечает, хотел взять со стола ложку, но неосторожным движением опрокинул чашку и тоже притих, как нашаливший ребенок.

Так мы сидели не шевелясь, а Егинэ, захлебываясь смехом, все повторяла:

— Ой, господи, какие же вы все одинаковые! Настоящие дикари…

Печенье все-таки мы съели.

Так Чко познакомился с Егинэ и очень подружился с ней.

До самого сентября я и Чко ходили на речку купаться, а по воскресеньям к нам присоединялись Вардан, Татос, Шаво и Пал.

До начала занятий я и Чко несколько раз побывали в школе. Там шел ремонт, и у председателя учкома Асатура всегда находилось для нас какое-либо «особо серьезное» задание.

Чко до того надоели эти поручения, он был так зол на Асатура, что всерьез разрабатывал план мести, собираясь всыпать ему как следует.

Зарик кашляла все лето, и, хотя каждое утро мама кормила ее медом с маслом, в конце августа она слегла…

Первого сентября я и Чко без всякого энтузиазма отправились в школу.

УРОК

Прозвенел звонок. В класс вошла та самая женщина, которая дремала на заседании приемной комиссии. Это, оказывается, была наша классная руководительница Элиз Амбакумян. Она в свое время окончила русскую гимназию и сейчас преподавала армянский язык и литературу. У нее было предлинное прозвище «Школа умерла — да здравствует школа», но все предпочитали называть ее просто «Умерла — да здравствует». Прозвище имело свою историю, которая передавалась из уст в уста, о ней знали все — и ученики и учителя. В первый же день занятий ее узнали и мы с Чко.

Несколько лет назад на республиканском совещании преподавателей (между прочим, на этом самом совещании товарищ Шахнабатян назвала нашу музыкальную школу «конторой зурначей») барышня Элиз Амбакумян произнесла пламенную речь. С того дня она завоевала неоспоримый авторитет в глазах Шахнабатян, Газет-Маркара и им подобных, став новым теоретиком педагогики.

В своем выступлении Элиз Амбакумян громила старую школу, этот «очаг буржуазных идей».

«Желаем мы того или нет, все равно старая школа отмирает, — сказала она в заключение. — В прежние времена, когда король умирал, народ провозглашал: «Король умер — да здравствует король!» Мы же провозглашаем: «Школа умерла — да здравствует школа!»