Дорога дней

Гюльназарян Хажак Месропович

— Ты не заснул?

— Нет.

— А почему молчишь?

Темнота вдруг придает мне храбрости.

— Шушик…

— Что?

— Хочешь… будем друзьями?

— А разве мы не друзья? — удивляется она.

— Да, но… Давай на всю жизнь…

Шушик тихо смеется. В это время раздается голос товарища Ерванда:

— Стройся!..

На Канакере загораются факелы…

Девочки устали. Шушик опирается на мою руку. На свете нет никого счастливее меня.

Мимо проходит Асатур:

— Чего виснешь! Не умеешь в

строю ходить? — кричит он на Шушик.

Я злюсь, а Шушик пренебрежительно бросает:

— Нога болит, товарищ командир.

Но руку все-таки убирает.

По городу мы идем стройными рядами.

Потом узнаю, что Шушик сильно натерла ногу.

Конечно, Асатур тут ни при чем, но дома я снова вспоминаю об этом, и во мне поднимается злость против Асатура. Долго без сна ворочаюсь в постели.

— Подлец, — говорю я громко, и мать, проснувшись, окликает меня:

— Рач!

— Что?

— Не спишь?

— Нет.

— Ты что же, сам с собой разговариваешь?..

КОМИТАС [30] И „ПОСТАВИТЬ НА ВИД“

Особенно невыносимым становился Асатур в те дни, когда мы проходили так называемую трудовую практику на деревообрабатывающем заводе.

Обычно начинались эти дни весело. Утром мы собирались во дворе школы. После звонка раздавалась команда заведующего школой:

30

Комитас (1869–1939) — великий армянский композитор.

— Стройся!

Строились по росту, и, пока наш мастер Минас равнодушно свертывал свою козью ножку, заведующий подзывал к себе старосту.

Старостой, конечно, был Асатур, который в эти дни особенно гордо выпячивал свою грудь. Он подходил к своему дядюшке и, отсалютовав, вытягивался в струнку. Заведующий давал ему какие-то указания и затем обращался к нам:

— Привет юным строителям!

— Привет! — гремел ответ.

Потом он поворачивался и уходил, оставляя нас под присмотром Асатура.

Асатур проходил перед строем, как генерал на параде, и зычно приказывал «своим полкам»:

— Напра-во! Шагом марш!..

Мы шли строем по улицам города. Шагали с удовольствием, но Асатур поминутно одергивал нас и так допекал своими придирками, что на завод мы приходили уже злые и усталые.

Не приставал Асатур только к Чко и к Шушик. Выправке Чко мог бы позавидовать любой из нас, что касается Шушик, то Асатур просто побаивался ее острого язычка. Особенно доставалось от Асатура коротышке Альберту.

Наше «политехническое» обучение заключалось в том, что мы с утра и до вечера таскали доски из одного конца обширного заводского двора в другой.

Мастер Минас, мирно попыхивая козьей ножкой, появлялся на заводском дворе только

в конце смены. Единственное, чему мы научились тогда, — перекатывать бревна, да и то потому, что один из рабочих объяснил нам, как легче управиться с этой работой. Оказалось, что, когда мы все вместе толкаем бревно, нужно, чтобы один из нас командовал: «Раз, два, взяли!..»

Так что и Асатуру нашлась подходящая работа.

— Раз, два, взя-ли!.. — командовал Асатур.

Мы разом брались за бревно. Бревно действительно катилось.

Это «раз-два» до того понравилось Асатуру, что, когда не было надобности перекатывать бревна и наша группа вынуждена была таскать доски или, поднимая тучи пыли, подметать заводской двор, настроение у Асатура резко портилось, и тогда его придиркам не было конца.

Хозяйским оком окидывал он двор и, стоило ему заметить хоть одну щепочку, тут же повелевал:

— Комсомольцы, ко мне!..

Кроме Асатура, комсомольцев у нас в классе было еще трое: Чко, вступивший в комсомол еще в тбилисской школе, Манук [31] , не в пример своему имени здоровый, высокий парень, на два года старше нас, и Шушик.

Как-то раз Чко попытался втолковать Асатуру, что он тоже обязан работать, что, возможно, наша работа и приносит какую-то пользу, но ведь нельзя же всерьез считать это политехническим обучением, и т. д., и т. п.

Асатур разозлился и, забыв, что перед ним не Альберт, обозвал Чко «жалким ничтожеством». А Чко залепил ему звонкую пощечину.

31

Манук(армянск.) — младенец, малыш.

Шушик едва удалось разнять их.

Вечером, выходя от Папаяна, я повстречал Асатура.

— Если нафискалишь дяде, так и знай: разукрашу, физиономию, — твердо объявил я ему.

О случае на заводе узнали все ученики. Малыши, которые побаивались Асатура, преисполнились к Чко глубочайшим уважением. Что же касается меня, то я подчеркнуто покорно выполнял приказания председателя учкома.

Асатур не пожаловался ни на ячейке, ни заведующему. Но я хорошо знал, что пощечину, полученную в присутствии девочек, и особенно в присутствии Шушик, он никогда не забудет.

В нашей школе были организации со странными названиями: «ИУБ» и «ИПРУБ». «ИУБ» означало: «изучай ученический быт», «ИПРУБ» — «изучай пионерскую работу и ученический быт». Но так писали только в стенной газете, на самом же деле ИУБ — это была девятиклассница Лилик Тер-Маркосян, а ИПРУБ — председатель учкома собственной персоной и вечно перед ним юливший Альберт.

Однажды вечером, когда отец принялся уже за шитье «модельных» туфель, вдруг открылась дверь, и на пороге появились Асатур с Альбертом.