Дорога в снегопад

Уткин Антон Александрович

– Георгий Староплясов есть тут?

На его зов из воды угрожающе вылезла вся ватага. Все они были загорелые, как будто на одно лицо, только что без дядьки Черномора.

– Вы кто такой? – спросил один из них, и Алексей сразу понял, что это и есть Гоша – так он был похож на Киру. – Что вам надо?

– Я послан из центра, – пошутил Алексей, – шифровку вам привез.

Но ватага на шутку отреагировала вяло.

– Маменька прислала? – просто спросил Гоша, выбираясь на травянистый обрыв.

– С чего ты взял? – растерялся Алексей.

– А я вас знаю. Видел вашу фотографию. У мамы есть такая фотография, где вы с ней вдвоем.

– У мамы есть такая фотография? –

тупо переспросил Алексей. От этого, казалось бы, простого сообщения, в котором не было ничего удивительного, у него пересохли губы и кровь бросилась в голову. – Ну да, – сказал он, как будто оправдываясь. – Мы ведь с твоей мамой в одном классе учились.

Гоша воспринял это объяснение благосклонно – во всяком случае, выражение лица его не изменилось, – все так же прищурившись на солнце, он смотрел на пыльную от тополиного пуха поверхность реки.

– Что за лагерь-то у вас? – спросил Алексей, опасаясь, что уже покраснел.

– Экологический лагерь протеста тут у нас. Губернатор хочет строить в селе Анастасиевке цех по производству фенолформальдегидных смол.

– А вы, значит, против? – с иронией спросил Алексей.

Вместо ответа Гоша бросил на него холодный взгляд, и Алексей почувствовал себя донельзя глупо.

– Ну а с отцом что у вас там вышло? – решительно сказал он.

– А ничего не вышло, – так же решительно отозвался Гоша. – Мой отец живет неправильно.

– А ты, значит, правильно?

– Может быть, я тоже пока живу неправильно, – уклончиво ответил Гоша. – Но я ищу, как правильно.

– И чего нашел? – поинтересовался Алексей.

– Никто не имеет права собственности на то, от чего зависят жизни других людей, – четко ответил Гоша, как на экзамене. – А он так не считает.

– Я гляжу, вы Мюррея внимательно прочитали.

– Ну а чего ж, – сказал Гоша. – На то и написано. Да только все и так видно и понятно – и без Мюррея.

Сидя на обрыве и болтая ногами, они наблюдали, как двое подростков карабкаются по толстой старой иве, на одной из ветвей которой, вздымавшейся над водой, была приспособлена тарзанка.

– Сварку украли? Хорошо это?

– Нормально, – заверил его Гоша и тут же удивился: – Откуда вы все знаете? – с подозрением спросил он.

– Да отчет о вашей акции двое суток в топе Яндекса висел, – ответил Алексей. – С фотографиями. А почему, кстати, Златогорье? Тут и гор-то нет.

– Звучит красиво, – гордо пояснил Гоша. – Но здесь мы только тренируемся. А все главное случится на Алтае. Алтай и есть Златогорье, так это слово с тюркского переводится.

– А учиться кто будет? – спросил Алексей.

– Хм, – сказал Гоша и заверил: – Учиться будем. Вы, вот что, маме скажите, что у меня нормально все тут. Тут ребята все нормальные, продвинутые. Все у нас есть, ни в чем не нуждаемся. Осенью вернусь в Москву, жить буду у бабушки. А разговоры эти разводить ни к чему. Вы зачем сюда приехали-то?

– Да я и сам не знаю, – честно признался Алексей. – Скажу тебе только следующее: стремление людей к природе и справедливости мне тоже близко, но я уверен, что осуществить его возможно будет только при условии какого-то чрезвычайно важного знания. И знание это должна дать наука. Так что учись. Рановато тебе в отшельники.

* * *

Миссия была окончена, но уезжать не хотелось. Хотелось еще побыть в этом пространстве, посидеть на берегу, посмотреть на реку, понаблюдать, как рыбаки таскают усатых сомов. Если не считать университетских поездок на картошку, Алексею не приходилось бывать в деревне уже лет двадцать. Он с интересом узнавал, как

качает насос, ходил смотреть посадки и вообще совал нос в любую мелочь, чем вызывал добродушную усмешку Васи Лапина. С утра Вася собирался косить отаву, и Алексей вызвался ему помочь.

– А ты косил? – с усмешкой спросил Вася.

– Да я способный, – улыбнулся Алексей, – приноровлюсь.

– Ну помоги, – еще раз усмехнулся Вася. – А я пойду косу тебе налажу.

Среди ночи внутреннее беспокойство, сгустившись в почти осязаемый комок, вытолкнуло его из сна. Луна стояла ровно напротив низкого окошка. Он вышел из дома и пошел на зады посмотреть на реку, как будто боялся, что за ночь река утечет, совсем истечет своими струями и на месте ее останется только оставленное водой илистое русло. Кустарник закрывал от него реку, и несколько минут казалось, что его опасения небезосновательны, и эти минуты он провел в некотором волнении. Но еще через несколько шагов в провале черных ракит блеснула морщинистая гладь, и стало ясно, что река ничего не знает о его страхах и по-прежнему струит свои воды – упрямо, невозмутимо и неистощимо.

Свесив ноги в темноту, он сел на обрыве, на том самом месте, где вечером они сидели с Гошей. Едва колеблемая переливающимися складками воды лунная дорожка наискось тянулась от берега к берегу, и по мере того как сама луна поднималась выше и белела, дорожка бесформенно расплывалась, как старящаяся плоть. Давно уже он не ощущал в себе избытка сил, какой знал в молодости; но их было еще ровно столько, сколько требуется для того, чтобы пробежать пять километров, пройти тридцать, прочитать триста страниц, провести бессонную ночь. И вот теперь этот избыток стал наполнять его, словно это река в своей расточительной щедрости дарила его частицами своей проходящей, текучей мощи.

Когда он учился в седьмом классе, в его руки попала книга, еще 56-го года издания, в солидном переплете, с обложки которой из-под насупленных бровей строго смотрел знаменитый пассажир корабля «Биггль», и когда последняя страница ее была перевернута, можно сказать, судьба Алексея решилась бесповоротно, хотя и не без препятствий. В следующем году он перевелся в 57-ю школу, где был биологический класс, и посвятил себя миру живого, став здесь по своему любимому предмету одним из лучших учеников. Но на вступительных экзаменах в МГУ судьба подставила первую подножку. Из трех предложенных тем для сочинения он выбрал «Образы “лишних людей” в произведениях Пушкина и Лермонтова». Ему, в некоторой степени одержимому любимым делом, оказались непонятны, как он выразился, их бессмысленные метания. В пример им он ставил Базарова и тот Антонов огонь, в котором сгорел этот поборник науки, совершенно упустив из виду тяжелую атмосферу николаевской России, которая, согласно тогдашнему канону, и плодила «лишних людей». По какой-то причине подобный излом мысли не удовлетворил проверяющего и вкупе с несколькими досадными ошибками синтаксиса и пунктуации был оценен всего в три балла. Алексей подал на апелляцию, ничего этим не добился, а сделал, как все шептались, только хуже. В результате всего одного балла не хватило ему, чтобы стать студентом биологического факультета, и для всех, кто знал его, да и для него самого это оказалось настоящим потрясением. Предстояла армия, куда он и отправился осенью 87-го года, а вернувшись, устроился лаборантом на кафедру клеточной биологии и иммуннологии, после чего летом следующего года поступил уже беспрепятственно. На этой кафедре он и окончил курс, здесь же учился в аспирантуре и защитил кандидатскую диссертацию, которая, собственно, и вывела его в мир большой науки.