Дорога в снегопад
Шрифт:
– Да нет, вроде разогнали, – неуверенно ответил Костя.
Действительно, у памятника героям Плевны было чисто и пусто, даже слишком пусто, и, конечно, сами герои не могли выразить свое мнение относительно этой пустоты.
– Да с Катей у нас… – Костя положил разговор на правильный курс.
– Что?
– Нехорошо. Кто ж придумал этих «Одноклассников»-то, – покачал головой Костя. – С ума все посходили просто. Если в девяносто восьмом инфаркты считали после дефолта, то теперь разводы считают. Ну, ты, может, еще не въехал…
– Да нет, – усмехнулся Алексей, –
– Да? – удивился Костя, но продолжил о своем. – Она, понимаешь… Ну я же чувствую.
– И кто, если не секрет?
– Да дизайнер там один. Виталий, блин. Хотя какая разница!
– Да нет, – задумчиво сказал Алексей, – есть разница… Женат?
– Вроде, – ответил Костя, и в том, как он это произнес, чувствовалось удовлетворение: супруга Виталия, если, конечно, сама не играла в одноклассников, была теперь самым верным, искренним и преданным его союзником.
– Ну так делать что-то надо, – предположил Алексей.
Костя цокнул языком:
– Делать? Что делать-то? Ничего тут не сделаешь. Люди все взрослые. Они решают, тетки.
– Тьфу, – возмутился Алексей. – Что за слово такое? Вообще я смотрю, сколько тут у нас слов гнусных всяких развелось. Просто беда.
Алексей поддерживал этот интимный разговор довольно легко, сочувствовал Косте и искренне осуждал Катю, – видимо, сам он еще до конца не отдавал себе отчет, что для Киры с Митей он уже стал таким вот Виталием.
– А с другой-то стороны глянуть, – с развязной великодушностью сказал Алексей, – чего жалеть-то? Нам по сорок скоро. А для них это вообще швах.
От таких слов Костя встал как вкопанный.
– Ну ты даешь! – только и вымолвил он, и улица Забелина тоже как бы потемнела от его негодования.
– А что? – с невинным видом изумился Алексей. – Она же тебе руки развязывает. Свобода, брат, свобода! Детей у вас нет.
– Да, свобода, – кисло повторил Костя. – Из рук прямо все валится. Контракт вон слетел…
– Она тебе разводиться не предлагала?
– Да нет, наоборот, – зарделся Костя. – Об этом речи нет и, чувствую, не будет. А как так жить – не понимаю. Не понимаю.
– Тогда и бояться нечего. Ну, подумаешь, зачесалось, с кем не бывает?
– С некоторыми вот не бывает, – зло, с досадой сказал Костя, а потом снова удивился и уточнил: – Ты так на это смотришь?
– Я так на это смотрю, – подтвердил Алексей.
– А любовь? – несколько вкрадчиво напомнил Костя.
Алексей, как бы спохватившись, согласно покивал.
– Ну тогда платок ей купи, – и он указал на индуса, державшего в руках ворох разноцветных шелковых платков, похожих на хвост жар-птицы.
Костя посмотрел на платки с презрением, а Алексей, напротив, не удержался и пропустил через пальцы какой-то оранжевый невесомый отрезок нежнейшей ткани.
Кира затаилась, и он тоже не напоминал о себе, но обоими владела пока еще нечеткая мысль, что это всего лишь затишье перед бурей, дань приличиям, что просто так все это уже закончиться не может, что неумолимое, неизбежное сближение уже началось, и по
Алексей сидел у себя на кухне и наблюдал за облаками. Высоко-высоко самолет, словно сияющая игла, тащившая за собой толстую пушистую мохеровую нить инверсионного следа, прошивал их скопления, а потом снова показывался в оперативном просторе и полз по этой голубизне куда-то за тридевять земель, и Алексей держал его в поле зрения до последнего. Решение не возвращаться больше в Эдинбург, точнее, вернуться только для того, чтобы сдать лабораторию, видимо, зрело в нем давно, но только сейчас облеклось в виде отчетливой, осязаемой мысли, и он разглядывал ее, поворачивая так и сяк, как сложное насекомое, насаженное на иглу. Сегодня он поймал себя на том, что как будто уже примеривается к жизни здесь. Когда в 2000 году он уезжал из страны, он просто спасал физически себя и свою мать, и, конечно, тогда и мысли у него не могло возникнуть, что он может остаться за границей навсегда, даже ради работы. Но годы и привычка сделали свое дело: теперь противоположная мысль, мысль о возвращении, вызывала вполне понятные сомнения. Он постоянно думал о матери, понимал, как ей одиноко, и вот теперь к его сомнениям прибавилось новое обстоятельство, и оно начинало значить больше прочих.
Его открытия прервал телефонный звонок. Звонила Катя.
– На дачу поедем? Папа по тебе соскучился.
– Нет, наверное, – неуверенно ответил Алексей.
– А что такое?
– Влюбился, – помедлив, признался Алексей.
– Так это же прекрасно! – воскликнула Катя, и от ее излишней веселости, причину которой ему отчасти объяснил вчера Костя Ренников, ему сделалось неудобно.
– Лежу в темноте и мечтаю, – все же сказал он, тут же ощутив в ней такую же сообщницу, какую Костя имел основания видеть в безымянной супруге Виталия.
– Как в шестнадцать лет? Ну-у, я завидую тебе… – Потом подумала и поправилась: – Нет, я тебе не завидую.
Алексей хотел спросить почему, но не успел, потому что Катя сама показала, где примерно нужно искать ответ.
– Понятно, – вздохнула она. – Сколько тебе лет, мальчик?
– Об этом и думаю, – вздохнул Алексей еще грустней. – Ты вспомни, когда нам было по двадцать четыре года. Для нас сорокалетних просто не существовало.
– А ей двадцать четыре года? – заинтересовалась Катя. – Хм, изящная разница.
– Предполагает, что я должен быть обеспечен? Так я вроде обеспечен.
– Да, – несколько подумав, согласилась Катя. – Так в чем проблема?
– Проблема в том, что, похоже, любовь моя имеет тенденцию быть безответной.
– Кто-то сказал, не помню, что безответной любви не бывает.
– Как это?
– Имеется в виду, что процесс этот взаимообразный, иначе ты бы просто ничего не почувствовал.
Алексей попрощался с Катей и стал обдумывать это сомнительное утешение, когда позвонил Антон.