Дороги моря
Шрифт:
– Вытащить ее было несложно, за исключением того, что тени будто.. Не хотели ее пускать. Она не могла идти сама, что-то вокруг выло, стонало, падало, гудело, цеплялось за нее, не хотело выпускать категорически. Она плакала, Лана, она постоянно плакала, постоянно за меня цеплялась, постоянно о чем-то просила, я не мог разобрать ни слова. Совсем плохо стало к Лондону, чем ближе был город, тем агрессивнее становилась истерика, это.. знаешь. Мы в метро ехали, а она просто забилась мне в руки и шепчет, мол, они смотрят на меня, они хотят меня сожрать. И когда она меня коснулась.. Все окно было облеплено этими штуками. Темные. Невнятные. Лица. Все смотрят на нас, а она на глазах будто уменьшалась.
Еще одно слово о безопасности и я сойду с ума, честное слово.
От кого мы теперь ее прячем, когда ты так лихо решил ВСЕ проблемы?
– В квартире она успокоилась, тоже постоянно цеплялась за меня, о себе ничего толком не могла рассказать, не ела, я не уверен, что спала. Я ее как-то обнял, пытался успокоить, и она снова как котенок, жалась ко мне, доверчивая была в той же мере. Это было.. всего лишь естественным. Защищать ее. Я понял, что любой опыт из тех, что могли ей приготовить добил бы ее.. А Фиона. Знаешь, Фиона чертовски сильно хотела жить, я не видел человека до нее, который с такой силой, с такой жадностью цеплялся бы за жизнь, когда я увидел ее впервые в монастыре, она.. умирала. Ей было все равно. Реально все равно. Куда ее поведут, что с ней будут делать, но в Лондоне. И после, когда я перевез ее сюда, она вцепилась в жизнь зубами и ногтями. Я очень ей горжусь.
Я чувствую, что у меня начинает ехать крыша, в списке слов на «с», которые я люблю, была смородина, но точно не было сумасшествия.
Занавесочки прыгают мне в глаза, телефон настойчиво вибрирует в кармане.
Безумие заразно. Безусловно.
Еще пять минут, и я начну видеть вещи тоже.
В ушах снова начинает немилосердно стучать, бом-бом-бом-бом-бом, Андреас не предлагает мне чая (зеленый с жасмином было бы неплохо, а? Недавно домой купила совершенно замечательный, ну и где теперь мой чай?) и не предлагает мне присесть. Приглашает только в дом и ждет не дождется, когда я уйду.
Обороняет свою территорию. Свое.
Но она не вещь, она своя собственная.
Если честно, терпеть не могу, когда мужчины думают, что они нами владеют. Точка.
Вместо гневного монолога, я снова цепляю на лицо самую сладкую из улыбок, – Зачем нужно было ее перевозить?
– Также в целях безопасности, я разобрался с заказчиком, но за ней могли прийти другие. Я нашел для нее этот дом, он чист, его история тоже, здесь никто не умирал. Привез ее сюда, чтобы она сама посмотрела. И Фиона ожила. Свою легенду она тоже придумала сама, притворяется моей женой. Из дома все еще не выходит, боится. Но охотно сидит с соседскими детьми, чистые души, как она говорит. Ей действительно лучше. Тогда, в монастыре, она была похожа на покойницу, на сумасшедшую, опасную покойницу. Я когда увидел ее – испугался. Реально испугался, а меня испугать очень сложно, ты знаешь. Девчонка походила на веточку, но я четко осознавал, что если она захочет, она меня прикончит. Или позволит им это сделать. Но у нее не было ни желаний, ни сил, ни воли к чему-либо. Ничего. Здесь она снова возвращается к себе. Снова становится на себя похожей.
Ядовитый вопрос так и вертится на языке, никогда не умею захлопнуться вовремя, но в итоге мне удается. Все встали, поем аллилуйя!
– А что нужно от меня?
– Помоги ей. Она тебя знает.
– Хорошо.
Как бы после моей помощи не пришлось вызывать докторов уже Андреасу.
Доктору, кстати, он ее так и не показал.
Насколько я знаю. «Чем доктора могут ей помочь, Лана?» Но что я, в самом деле, могу знать? Андреас все еще смотрит
Я, знаете, не люблю, какими мерзкими становятся многие мужчины, когда понимают, что у меня есть мозги.
***
Вспоминать не люблю, люблю веселиться, смеяться, светить и светиться, проваливаться в мрачную пучину воспоминаний не люблю. Совсем. Люблю хохотать в голос, люблю кричать. Люблю прыгать от радости, разбрасывать во все стороны блестки.
Когда кручу в голове набор ситуаций – психую, дергаюсь и нервничаю. Топаю ногой раздраженно, а бутылку приканчиваю до половины.
У меня была привычка винить Илая, потому что каждый раз как случалась какая-то немыслимая дичь, отпечатки рук Илая можно было разглядеть по всему ее телу, я любила смотреть на обоих и со временем задумалась, что их вообще нельзя смешивать.
Это не клубничка с мороженым, получится коктейль. Это сера и селитра, смотрите, «щас рванет!» И даже когда думаю, что все, все, кончено – понимаю, что оказываюсь радикально и катастрофически, у меня ВСЕ катастрофически, неправа.
В какой-то момент мне становится плевать на Илая, я просто поверить не могу в то, что он найдет, что еще в этой истории порушить. Как уязвить и сделать больно.
Я не склонна даже винить ее. Существует лимит тому, сколько может пережить один человек, сколько мрака и темноты может выгрести одна девочка.
Не виню даже себя за то, что оставила ее тем утром, когда все у нее пошло наперекосяк. Была привычка, по-моему, винить себя и в этом. В итоге я куралесила месяц. И брат был достаточно мил, чтобы спасти меня от последствий.
Все это не то, но ее отсутствие, лишенный жизни голос – оказывается напоминанием слишком сильным. По спине ползут мурашки.
Я издаю смешок, ах, так хочется, не думать вообще. Может выйти замуж? Научиться варить три вида каш и оставить чужие проблемы в прошлом, пусть они меня не тревожат.
Брак, Лана, тебя убьет. И всякая серьезность.
Не говоря уже о том, что моя истерика «Ни в какой замуж я не пойду, если мой брат не будет жить с нами» произведет неизгладимое впечатление на любого.
Я ей не перезваниваю, жду, пока одиночество куснет ее за задницу.
И она придет сама.
Мы всегда возвращаемся. Всего лишь так устроены.
Дай ей время. Ненавижу, когда брат оказывается прав, знаете?
И все равно нестерпимо люблю все слова, что на «Т»: первым лотом идет разумеется Тейт, безотчетно, безоговорочно. Вы удивитесь, но тишину люблю иногда тоже. Трамплины, травести-шоу, очень красиво и ярко. Тополя, тревожиться (любую эмоцию, если на то пошло), Тейт, Тейт, Тейт, но мы не говорим об этом, трогать, трогаться, терпеть, тандемом – в смысле работать, татуировки, на себе, правда, едва ли, тушь, чтобы не сыпалась, и тени – много-много палеток, тюль, тюленей, ну такие славные! Тостеры, люблю смотреть, как выпрыгивает хлеб. Туман. Когда мне томно. Терпкость. Трение. Талантливых и творческих людей.
И тебя, *имя вставить*.
Сегодня – Скарлетт Фиона.
Глава 8
Разговор с Ланой оставляет за собой неприятный осадок, коктейль из чувства вины, злости, тотального недовольства собой, окружающими и всем, что я считала дорогим и близким.
С ней невозможно поругаться, Лана до сих пор нежно дружит со всеми своими бывшими, просто потому что с ней действительно невозможно поругаться – при всем желании. То, что происходит между нами, ссорой в полной мере назвать нельзя. Лана тактично и почти нежно выписывает мне кусок своей жизненной мудрости, он для меня оказывается слишком большим, чтобы я могла его вот так, запросто, проглотить и переварить.