Дороги моря

Дехнель Ольга

Одна из сущностей переползает прямо ему на лицо, я против воли пытаюсь смахнуть, не удерживаю движения, пытаюсь поймать, не хочу, чтобы они к нему прикасались.

– Что ты делаешь, Скарлетт?

Я поднимаю на Мораг глаза, мне страшно, мне чертовски страшно, я открываю и закрываю рот, не в силах сказать хоть слово, пытаюсь нашарить хоть немного воздуха, но его нет, – Мама, ему срочно нужна помощь.

Я не помню, когда в последний раз называла ее мамой. Она не помнит этого тоже. Только поэтому на ее лице на секунду мелькает удивление,

она против воли прижимает младенца к груди чуть сильнее, будто пытается закрыть его собой. Закрыть от меня. Потому что я ненормальная. Потому что я опасна.

Он не просыпается.

Как она горевала о потерянных детях, как скучала, как звала. Как она удержала возле себя каждого из них. Мертвые не любят, когда их держат насильно. Души черствеют в нашем мире. Им здесь не место.

Жужжание, жужжание, жужжание.

– О чем ты говоришь, Карли? В больнице сказали, он в полном порядке, совершенно здоровый мальчик.

И три сущности, лапки мерзкие, быстрые, перебирают, перебирают, ползут прямо по его лицу, пытаются влезть в крохотные ноздри и ушки.

– НЕ ТРОНЬТЕ ЕГО, – рычу негромко, пригибаюсь еле заметно, будто готовлюсь напасть, – Не троньте его.

И теперь, о, теперь они замечают и меня, раньше в их мире была только бесконечно скорбящая Мораг, теперь потенциальных целей у них больше.

Малыш шевелится еле заметно и никак не может проснуться.

– Мама, прошу тебя, это.. сущности. Те трое. Помнишь? Позволь мне объяснить, это правда очень опасно, мама.

Голос меня не слушается, я балансирую на грани истерики, качаюсь туда. Обратно. Туда. Обратно. Я – метроном, я – море, и меня это чертовски сильно волнует.

Поздно. Мораг слышит запретное слово «сущности», ее губы сжимаются в тонкую линию, ребенка от меня она натурально отдергивает, закрывает, я беспомощно протягиваю за ним руки, господи, мама, что же ты делаешь, господи.

Никто не плачет. Никто не кричит. В доме такая. Оглушительная. Тишина.

– Карли, малышка, тебе нужно отдохнуть. Вы с Ланой, видимо, сегодня всю ночь не спали? Завтра будет лучше, вот увидишь. Ты поймешь, что никого рядом с ним нет. Что все хорошо. Не переживай, прошу тебя. Тебе просто показалось. Никаких сущностей, милая. Никого. Нет. Ты просто устала.

Но они есть. И я не устала.

Она поднимается, будто хочет отказаться от меня как можно дальше, я на перехват не бросаюсь, она не позволит.

Я заставила ее бежать. Когда впервые отчаянно хотела, чтобы она осталась.

Я задыхаюсь. Я не могу, не могу, я должна вмешаться, но гул и мерзкие лапки, безглазые маленькие лица, все это лезет мне в голову, сжимает изнутри мозг, я силюсь сделать вдох.

Получается. Получается.

Мораг по телефону говорила: у брата ослепительные голубые глаза, будто смотришь на чистое небо.

У меня в детстве были такие же, я не вижу, не вижу его глаз.

Бессилие наваливается на меня,

хватает за горло. Собственная комната, когда я возвращаюсь в нее, кажется переполненной, я и не замечала раньше, как много здесь теней, господи, их так много, так много.

Я слышу гул трех голодных сущностей всю ночь. Через все стены. Через все двери.

Я слышу их.

И они, уж точно, слышат меня.

***

Следующей в доме поселяется тишина. Когда я просыпаюсь – сознание дремотно, я чувствую адский огонь, треплет и треплет мою душу, но одновременно я не чувствую ничего. В доме поселяется тишина, я знаю ее причины.

Я знаю, что не пойду на вечеринку Ланы и Тейта. Я знаю, что ничего не будет, я все знаю, все знаю, иду на автопилоте, поворачиваю ручку двери в комнату матери.

Она неподвижна, ребенок неподвижен, ЧЕТЫРЕ сущности рядом с ней, четыре.

У него ни имени, ни жизни теперь, ничего.

Мораг шипит сквозь зубы, – Ты.

– Я тебя предупреждала, – мой тон почти извиняющийся. Здесь должен быть страх или боль, но их нет. Только вещи, которые Мораг делает с собой сама.

ГУЛ, ЖУЖЖАНИЕ, ГУЛ, ГУЛ, ГУЛ, ЛАПКИ, ЕЕ ЗЛОСТЬ, ЕЕ БОЛЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, КОМНАТА ПАХНЕТ СМЕРТЬЮ, ОНИ СОЖРАЛИ ЕГО, СОЖРАЛИ МОЕГО БРАТА, ОНИ ЗАБРАЛИ ЕГО.

(я знала одно точно.

мальчик был таким же как я.

он видел их.

он чувствовал их кожей.

каждым сантиметром своего крошечного тела.)

ЗЛОСТЬ, ЗЛОСТЬ, ЗЛОСТЬ.

Они сосут ее, беспощадно, безжалостно, доедают его остывающее тело, не буквально, но последние крупицы тепла исчезают из них, они давятся ими и все равно не могут насытиться. Такие никогда не могут, они всегда потребуют еще.

Мораг жива. Но лицо такое, что лучше бы была мертвой.

Дальше я помню только то, как они бросаются на меня. Все четверо. Чувствуют новое, живое, теплое тело.

Я помню, что закричала.

Мне показалось, что я заснула.

В тот момент я думала, что навсегда.

Это скрежет и это гул, и это адская боль и они дерут, дерут меня изнутри, пытаются пробраться в голову, боль, боль, боль, крики, скрежет,

Я НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮ.

Перед глазами стоит только его неподвижное мертвое личико. Я ничего. Никогда. Страшнее. Не видела.

НИЧЕГО Я ПЕРЕД СОБОЙ НЕ ВИЖУ, ТОЛЬКО ЕГО, ТОЛЬКО ЕГО, ТОЛЬКО ОН, ОН, ВСЮДУ ОН.

Четыре нерожденных души, искалеченных, набиваются мне в горло.

ТЕПЕРЬ ЗДЕСЬ ЖИВЕМ МЫ, ТЫ БОИШЬСЯ?

ПРАВИЛЬНО ДЕЛАЕШЬ, ЧТО БОИШЬСЯ.

***

Фигура под одеялом сворачивается, улитка без раковины, вытащенная и вывороченная, продолжает вбирать частички тепла через приоткрытые шторы.

Фигура пару секунд назад хрипела: Убейте свет. Прошу вас, убейте свет. Режет. Режет.

Во всех углах комнаты поселяются тени. Ночами тени стонут, ночами тени воют, тени нападают на фигуру под одеялом, тени терзают ее, фигура плачет, кричит, отбивается, сворачивается сильнее.