Дороги моря
Шрифт:
Он меня знает. И я его знаю. На картах выпадало «любовники». Я машинально фиксировала его присутствие и его голос, это саундтрек моего последнего года. Он, весь состоящий из музыки, однажды говорит мне: Я столько лет живу и понятия не имел, что можно обрести покой в голосе так, как я обретаю в твоем. Арт любит ушами, любит слушать меня, это не всегда даже о словах, Арт любит дотрагиваться и это дает мне тысячу поводов мерзко шутить «Отложи свою гитару, сегодня ты играешь на мне!», отвратительно и смешно, Арт любит бесконечно прямолинейно, не просит извинений, в нем нет принуждения, он не оставляет за собой
И тогда я тоже знаю, прекрасно знаю, о чем он говорит.
– Знаю, – он отзывается после паузы, – Как идут поиски Альбы?
– Что очевидно, в доме Альбы нет. Но ведь ее не может нигде не быть, так? Посижу здесь еще немного, попробую состыковать факты. Или, может быть, она обижена, и мне нужно просто ее дождаться.
С покойной бабушкой Арта и Тони мне поговорить кстати удалось, эта пробивная леди материализовалась передо мной и не оставила никакого маршрута к отступлению, спокойный, упорный и музыкальный Арт был ее любимцем. Я жду, что он станет со мной спорить, но этого не происходит. Я говорю, что мне нужно, он мне просто верит.
Мы молчим несколько секунд, это не неловкая пауза, он слушает мою тишину, я – его беспокойные шумы на заднем плане, различаю голос Тони. Тони лезет сразу в душу с упорством молодого носорога – не скроешься.
– Но ты сменил тему, тебе не стыдно? Вы в студии?
Наш с Артом роман – это роман двух студий: их, звукозаписывающая и моя, художественная, мы существуем и любим друг друга между двумя помещениями. Когда мы с ним встречаемся, не искусство становится имитацией жизни, а жизнь всего лишь имитирует искусство, Тони клянется, что однажды напишет песню про то, как музыка занималась любовью с живописью, и я сначала смеюсь, а потом говорю, что видеоряд к ней должен быть обязательно рисованный.
– Да, слышишь? Тони опять облажался и опять говорит, что ему, как вокалисту, виднее, кто и где облажался.
– А ты что думаешь?
– Что разберется сам. Но если начнет убивать наших сотрудников – вмешаюсь, несомненно.
Роман живет между двумя людьми и между двумя студиями, хочется сказать, что любовь, но так далеко, так громко, говорить не хочется никому, потому слово замирает, неловкое и неуклюжее, и никто к нему не прикасается даже кончиком пальца. Я чувствую его одиночество, между нами расстояние телефонного звонка, несколько студий, а еще образ. Образ. Никто из нас не говорит об этом сейчас, не хочет сдирать, рвать раны по живому.
Отчего все равно так горячо, так больно, и все равно, все равно так хорошо?
– Ты все еще отказываешься записать хоть одну песню сам, да? Петь будет только Тони?
Я знаю, что говорю с нажимом, со сквозящей обидой, мы оба знаем, что есть песни – и это его слова, это его слова, его музыка, его истории и его голос – саундтрек подходящего к концу года, и какая же это будет его музыка, если исполнять эту песню будет не он, и именно поэтому он ее исполнять не хочет. И мы однажды по этому поводу даже цапаемся, я вру, когда говорю, что это происходит лишь однажды.
Арт как-то говорит мне: все эти сеансы публичного раздевания, где ты вылезаешь из собственной кожи, а они все хватаются за открытые участки,
Я эти чувства знаю, примерно то же испытываю, когда люди смотрят на мои картины. Вот только меня этот сеанс публичного раздевания странным образом заводит.
– У него выйдет лучше, сама знаешь, я не любитель публичных выступлений, мне кажется, я со стыда сгорю, если все эти люди будут смотреть мне в рот.
Я вздыхаю и качаю головой, отказываясь с ним соглашаться, напрочь забывая про то, что он меня не видит.
– Я не хочу на тебя давить, но это твои слова. Кто смог бы исполнить их правильнее?
Я кожей чувствую, что Арт встал в позу, а когда он это делает – легче пытаться сдвинуть с места бизона, – И Тони со мной согласен.
Чую, что битва проиграна и все равно припечатываю, видимо на силе чистого упрямства, – И Тони просто не хочет оказаться в сотый раз зажатым между тобой и мной, и правильно делает, что не хочет.
Тони любит меня, Тони меня принимает, я в какой-то момент осознаю это особенно четко, не потому что мы оба любим творческий процесс, не потому что нас обоих много, и в своем деле мы превращаемся в неконтролируемых маньяков, хотя поэтому, несомненно, тоже, но «Скарлетт, ты первая девушка не типажа женщина-мать, с которой он связался, и я не знаю, почему, но меня это цепляет, меня это реально цепляет!», говорит он мне и глаза у него просто горят, Тони умеет гореть, вокруг него горят все, это удивительная дружба между моим вечным внутренним океаном и его таким же вечным внутренним лесным пожаром.
Если честно, я жутко боюсь, что однажды до него дойдет, что однажды он зажмет меня в угол и скажет, что пора что-то решать. Тони напора хватит.
Арт перехватывает трубку удобнее, это легкий шум, я слышу, в какой момент телефон касается его щеки, – Не представляешь, как волнуюсь, если честно. Тони в шумной истерике, я, кажется, в ее тихом, камерном аналоге.
Я прикрываю глаза, прислоняюсь спиной к стене в комнате, – Если они это не проглотят – они полные идиоты. Это намного более взрослый материал, чем то, что вы делали в юности, и намного более мощный, чем ваши предыдущие, включая самостоятельные попытки, отдельные друг от друга. Это выстрелит, я уверена.
Арт хмыкает, я четко представляю, как кривятся уголки его губ, – Не помню, когда в последний раз пытался убедить каких-то больших уродов с большими же именами в собственной ценности, мне казалось, мы миновали эту фазу.
Я веду рукой в воздухе, пытаюсь поймать мысль, – Мы все с чего-то начинаем? Я помню, что вы не начинаете. Но после такого перерыва и после таких проблем, это все равно, что начинать сначала. Важно только куда именно нас это приведет. А ты, ну слушай, тебя природа создала для того, чтобы смотреть на людей со сцены и быть при этом немного, самую малость, похожим на музыкального бога. Они это знают, я это знаю, так что они скорее всего какое-то время будут вести себя мерзко, заставят вас понервничать и сдадутся.