Дорогой дневник
Шрифт:
Он заметил на моей коже следы застарелых порезов и глухо пробормотал:
— Это нужно делать не так.
Я мгновенно ощетинилась:
— Знаю! Но я пока не собиралась. Честно. Мне просто надо было причинить себе боль. Только не говори мне, что это ненормально, ладно?..
Парень посмотрел на меня так странно — с невыносимой тоской и отчаянием, — что я заткнулась на полуслове.
Он
— Ну и как у тебя и такого загруженного придурка, как я, может быть столько общего? — тихо прошептал Баг, и я впала в оцепенение.
Его взгляд прожигал во мне дыры, утягивал в глубины несбыточных надежд, сожалений, боли…
“…Возьми мою жизнь и придай ей смысл.
Но ты же не можешь. Ты не можешь…”
В глазах защипало, я моргнула. Баг отвел взгляд и уставился в далекие серые дали за моей спиной.
А в следующую минуту подался вперед и прижал мою голову к своей груди.
Над нами возвышались выходы лифтовых шахт, телеантенны и мокрые провода, на которых отдыхали голуби и вороны. Баг грел мои руки в холодных разбитых руках, от него пахло чем-то неземным: ноябрем или мартом, сигаретами и морем, и дождем.
Время остановилось. Одиночество отцепилось от меня.
В его кармане зажужжал телефон, но я не реагировала до тех пор, пока его грудь под моим ухом не завибрировала от голоса:
— Да, Машуль. Привет. У нас пар не было. Да, я здесь, недалеко.
Я отпрыгнула от него в одно мгновение, честно. Схватила рюкзак, сказала, что мне пора. А он остался сидеть на крыше с бутылкой и сигаретой. Он только помахал мне и крикнул: “С днем рождения!”»
***
Вернувшись домой, я выпила мамины капли на травах и завалилась спать, а когда проснулась — начала убеждать себя в том, что утреннее происшествие мне просто приснилось.
Но теплый ремешок все еще обвивает мое запястье. Вот он.
Единственный и самый лучший подарок на мое восемнадцатилетие.
Глава 8
10 марта, пятница
Будильник бесцеремонно вторгается в беспокойный сон, тот теряет стройность и норовит отлететь, но я до последнего цепляюсь за невнятные образы и не желаю просыпаться.
За окном все та же серость, клочья туч и вороны, и грудную клетку переполняют сожаления и грусть, похожая на скорбь.
«Баг…
Но вместе с отчаянием по телу разливается едва ощутимое облегчение, заставляющее потянуться до разноцветных искорок в глазах.
Баг женат. Больше нет смысла ковырять эту рану. Сдохните, глупые мечты.
Пора вытирать сопли и возвращаться к своим баранам — в прямом и переносном смысле.
Подношу к носу зеркальце и с пристрастием изучаю отражение: синяки побледнели и подернулись нежной желтизной, отек почти сошел.
И это открытие вызывает бурную радость.
Пожалуй, даже хорошо, что я нахожусь в состоянии вялотекущей войны с одноклассниками: до конца занятий не будет возможности распустить нюни и начать себя жалеть.
Замазываю синяки крутым маминым консилером, надеваю очки, зачесываю вперед челку — если не приглядываться, заметить неладное невозможно. А приглядываться ко мне точно никто не станет.
Надеваю узкие черные джинсы, дурацкую клетчатую форму и парку, и вешаю на плечо рюкзак. Разрушая ботинками небо в лужах, топаю на остановку и намеренно сажусь в автобус другого маршрута — не хочу больше видеть Бага и тревожить больную душу тем, что не может сбыться.
Лучше уж лишних пятнадцать минут прогуляться по Центру.
***
В стенах опостылевшей гимназии ничего не изменилось, у меня же за дни отсутствия в очередной раз рухнул мир.
Вваливаюсь в сумрачный холодный класс, занимаю свой стул и устраиваю рюкзак на соседний. Я нарочно создаю неимоверный грохот, снова ловлю пристальный взгляд Паши и закипаю от раздражения.
Пялиться, посылать явные сигналы, но не предпринимать ничего из того, что могло бы нанести ущерб имиджу… Да катись-ка ты к черту, Зорин!
Алла и Наденька, оглушительно цокая высоченными шпильками и распространяя приторный запах духов, входят следом и тут же подваливают к моей парте:
— Эй, ну че, жива? В следующий раз мы тебя вообще уроем! — Девочки храбрятся перед свитой, но, судя по их бегающим глазкам, капитально обделались в понедельник. Им позарез нужно убедиться, что я не настучала на них кому-нибудь из взрослых, а еще — оценить степень повреждений и масштабы грозящих проблем.
Должно быть, в мое отсутствие сучки дергались от каждого шороха.
И я держу интригу: молчу, не поднимаю голову и вообще не реагирую на их присутствие. Раскрываю учебник и про себя повторяю параграф.
— Ты говорить разучилась, психичка? Или человеческую речь понимать? Кстати, клевый браслетик. Для лесбухи в самый раз, — цедит Алька и ржет как лошадь.
— Рада, что ты в теме! — улыбаюсь и картинно перелистываю страницу.
Серые бездонные глаза Паши вот-вот прожгут во мне дыру, но сегодня это уже не трогает.
***