Дорогой дневник
Шрифт:
Я смотрю, как ребята играют. Они похожи на богов, честно. На небожителей, на настоящих рок-звезд. От Бага вообще перехватывает дыхание: с такой харизмой он смог бы завести огромный стадион. Поверить не могу, что этот человек держал мою руку в своей и стал первым, кто меня поцеловал. Он читал мои мысли и однажды даже спас от смерти…
Взбудораженная, раскрасневшаяся Янка тормошит меня за плечо и сует в руки запотевшую бутылку:
— Бармен сегодня — няшка. Пиво за счет заведения.
Благодарю ее, делаю щедрый
…Вот мы с девочками устраиваем под сценой дикие танцы, но на ней, кажется, играет уже другая группа, и играет довольно тухло.
…Вот ко мне приклеивается какой-то тип: у него прическа-ежик и коротенькая смешная челочка. Мать моя женщина, кажется, ко мне привязался классический представитель исчезающего вида гопников!
…Вот он затирает мне про какие-то «понятия», про мою прическу, цвет волос и поведение в целом.
…Вот он тянет ко мне свои грязные лапы и пытается схватить пониже спины.
…А в следующее мгновение я обнаруживаю себя на улице, Баг сидит на гопнике верхом и самозабвенно херачит тому кулаком в табло. Похоже, Бага переклинило, а я прыгаю рядом и исступленно ору:
— Выруби его, Баг!!! Выруби эту суку!!!
Неподалеку бьют морду кому-то еще.
Лада с Яной вытаскивают меня из заварухи, помогают надеть парку, обматывают вокруг шеи шарф, вручают очередное пиво и предлагают затянуться сигаретой, но я отказываюсь.
Я не умею себя контролировать и ненавижу такие минуты…
***
Наши выходят из битвы победителями: посрамленные гопники, матерясь и спотыкаясь, позорно сбегают и исчезают в мартовских сумерках, девчонки бросаются к парням, оценивают повреждения и прикладывают к их ссадинам и синякам влажные салфетки.
Баг зажимает пальцами переносицу, сплевывает под ноги и задумчиво рассматривает стесанные костяшки. Я обещала его не бросать, но подойти не решаюсь — так и стою в сторонке, кусая губу.
Лось, как самый взрослый и физически развитый, идет в ближайший магазин, а потом мы с песнями и громким смехом через весь центр премся в репетиционный гараж.
Из разбитой руки Бага на обледеневшую дорогу капает кровь. Он держится поодаль и не говорит мне ни слова, а я, задыхаясь от досады, с переменным успехом изображаю, что мне смешно и весело.
В гараже разбираем из пакетов пиво — на сей раз оно открывается, стоит легонько потянуть за кольцо, и я справляюсь с пробкой самостоятельно. Ребята включают обогреватель, усаживают Бага на стул, перевязывают его поврежденную руку и вручают гитару.
Баг покорно ее принимает, наигрывает перебором что-то до боли знакомое, и по первой же фразе я узнаю песню.
Это моя любимая песня…
Мама
В самом деле, не признаваться же ей, что я напилась в сомнительной компании, а теперь сижу в уголке и стараюсь не отсвечивать. Потягиваю замерзшими губами безвкусное пиво и не смею посмотреть на краша с гитарой, а сердце то замирает, то выпрыгивает из груди.
В единственном окне за его широким плечом уже сгустилась черная ночь, парочки возле меня вконец захмелели и без стеснения лапают друг друга. Я опять ощущаю чужеродность, отчаяние, бессилие… и мечтаю исчезнуть.
Но не могу даже уйти — общественный транспорт уже не ходит, а денег на такси у меня нет.
«…Все дневные посты ночью выльются в пир,
И лишь твоя красота спасет уродливый мир…»[14] — чистым голосом выводит посторонний, повзрослевший, уставший Баг, и эта фраза напоминает его последнее сообщение, лишившее меня всяких надежд.
Между нами больше никогда и ничего не произойдет, и в подтверждение этого факта он весь вечер открыто меня игнорит.
Мне плохо и чудовищно одиноко, в ушах звенит, желудок каменеет, к горлу подкатывает тошнота.
Не в силах ее побороть, я вскакиваю, вырываюсь наружу и падаю на колени у гаражной стены. Мучительные спазмы сворачивают внутренности в узлы, рвота находит выход и хлещет даже из носа, а из глаз ручьями льются слезы.
Все это время кто-то гладит меня по спине, но я в ярости мотаю головой и сбрасываю теплую руку — меньше всего мне сейчас нужны компания и сочувствие.
Свидетель моего адского позора отваливает, и я искренне надеюсь, что это была Яна или Лада.
***
Наконец внутри воцаряется прохладная болезненная пустота — точно такая же, что и снаружи.
Мороз щиплет кончик носа и распухшие от соли щеки, в висках стучит, силы иссякли.
Выпрямляюсь, пытаюсь отдышаться, всматриваюсь в непроглядный мрак за густыми кустами вербы, и оттуда на меня пялится потусторонний, первобытный ужас.
Он ждет меня, именно меня, но я малодушно отворачиваюсь и на заплетающихся ногах возвращаюсь к ребятам.
Стекла очков мгновенно запотевают в тепле — протираю их концом шарфа, водружаю обратно на нос и понимаю, что Ваньки и Лады в гараже уже нет, а вот Лось и Яна развалились на диване и… Боже мой, какой неудобняк!
Прикрываю вспыхнувшее лицо ладонью и пулей вылетаю прочь, но на выходе врезаюсь в Бага.
Так вот кто меня гладил! Никакой последовательности в поступках.
Он отщелкивает окурок, застывает в шаге и смотрит сверху вниз — долго, пристально и до мурашек волшебно.