Дорогой дневник
Шрифт:
— Здравствуйте… — пропищала я.
Чайник запыхтел и с щелчком отключился.
— Ага. Привет. — Пошатываясь, она прошла к шкафу, поставила на стол две фарфоровые чашки, закинула в них чайные пакетики и до краев налила кипяток. — Женек тебя сюда притащил? Или кто-то из его дружков?
— Женя. Извините, я уже ухожу. — Я опустила глаза, ощущая, как по венам отравой растекается мучительный стыд.
— Подожди,
Мама Бага вынула из пачки тонкую ментоловую сигарету и подпалила ее кончик золотистой зажигалкой. Жест должен был получиться изящным, но бледные руки слишком явно дрожали.
— Куришь?
Я отрицательно замотала головой.
— Странно. Он никогда не водил сюда девочек. Даже ту деваху, на которой женился. Стесняется, — усмехнулась она знакомой болезненной улыбкой. — А сам-то он где?
— К ней поехал…
— В это время? Придурок. — Она стряхнула пепел в блюдце под чашкой и вперила в меня мутный взгляд когда-то ярко-бирюзовых глаз. — То есть ты в курсе, что у него есть жена?
Произнося последнее слово, мама Бага пальцами изобразила в воздухе кавычки.
— Да… — тихо призналась я, хотя от стыда уже натурально тошнило.
— Ты знаешь, но все равно околачиваешься возле него?
— Да.
Она хлопнула ладонью по столешнице, и я взвилась от испуга.
— Лучше отвали от него, шалава! Он женат, тебе должно быть стыдно, неужели у тебя ничего святого нет? — зашипела она, глядя сквозь меня и не видя, что перед ней сидит вовсе никакая не шалава, а забитое и совершенно потерявшееся существо, которое не выживет без ее мальчика. — Я серьезно. О нем подумай! Отец этому идиоту башку отшибет, если узнает, что он загулял!
Запоздалая головная боль яростно вгрызлась в мозг. Я во все глаза смотрела на женщину, подарившую этому миру человека, потрясшего меня до основания и ставшего мне самым дорогим и близким. Я так хотела услышать от нее хоть что-то хорошее, но она продолжала исступленно изрыгать злобу:
— Нехрен ему теперь метаться: раз отрастил причиндалы, пусть и мозги отращивает. Давно пора. Сама посуди, мне еще тридцати шести нет, а он меня уже бабушкой сделал. Выпьешь? — Она тяжело поднялась, шатаясь и матерясь, достала из морозилки запотевшую бутылку водки и отхлебнула от ее щедрот.
И до меня дошло. Родители Бага не живут вместе. Мама Бага пьет. Вот чем она болеет! Вот почему ему не впервой было ставить капельницу… И он при первой же возможности свалил из этого жуткого места.
Незаметно
Хотелось поскорее оказаться под теплым душем, смыть с себя обидные слова, нежные поцелуи, болезненные засосы и синяки, доставшиеся мне в этой квартире.
По дороге домой я вновь пережила унижение: пришлось добираться зайцем на четырех автобусах — по остановке на каждом. Но в последнем кондукторша все же потребовала оплату и, не получив ее, наградила меня “милейшими” эпитетами, самый цензурный из которых — “шалава”. Но я не буду их воспроизводить».
Теперь я в своей комнате, в своем тепле, со своим котом на коленях. Допиваю остатки кофе, сдуваю со лба мокрую челку, протираю очки и пишу, пишу, пишу… чтобы когда-нибудь потом попытаться все это осмыслить.
На периферии зрения мелькают недосмотренные сны, ощущение полета распирает грудь, но вина, словно прилипшая к ногам грязь, никогда не позволит мне оторваться от земли.
Глава 24
30 марта, четверг, 12.00
Завалившись вчерашним утром домой, я первым делом отключила телефон. Хотя это было скорее актом самоуспокоения — дураку понятно, что Баг не собирался мне звонить.
А еще я вытащила из рюкзака его фотоальбом и спрятала в глубинах тумбочки. Да, бес меня попутал: я сперла из той проклятой, холодной и мрачной квартиры часть беззаботного прошлого Бага.
«Хорошие девочки» знают, что воровать нельзя, но нарушать правила стало традицией.
Да ладно, тех фотографий все равно никто не хватится: слишком давно они пылились на полке.
День и вечер пролетели как во сне: я честно пыталась смотреть какой-то расхваленный критиками сериал, но действо на экране не увлекало, а диалоги проходили фоном. Тело и разум словно свихнулись — они помнили каждое прикосновение Бага и каждое сказанное им слово, и наваждение усиливалось с каждой секундой.
Щеки горели, стены качались.
Лежа в потемках в своей уютной и теплой кровати, я то и дело проваливалась в прошлую ночь, в объятия Бага, но, просыпаясь, неизменно обнаруживала себя в одиночестве, и от досады хотелось реветь.
А сегодня, едва включив телефон и одним глазком взглянув на время, я словила таких «пряников» от мамы, что до сих пор болит голова и ломит в ушах.
— Ты что творишь? Мы тебе сутки звоним и от волнения чуть с ума не сошли! Папа собрался менять билеты и писать заявление в полицию!
— Ну какая полиция, мам. Я дома, завертелась и не заметила, что телефон сдох! — Мне пришлось соврать, впрочем, я всегда вру родителям.
И мама, как водится, поверила. В сотый раз спросила, нормально ли я питаюсь и, удовлетворенно выдохнув, отключилась.