Дождь в полынной пустоши
Шрифт:
Кроме Лисэль аф Кирх в комнате находились по крайней мере еще двое. Колин пересчитал их ломкие бегучие тени на занавесях. Возможно был еще кто-то, ему не видимый и не слышимый, но унгриец в этом справедливо сомневался. Женщины собираются не молчать за компанию, а тесно и содержательно общаться. Если и оставался кто-то вне его виденья, любопытствовать не стал. Лишнее.
– В последнее время у нее совершенно испортился характер, - у незнакомки милый мягкий голос, какой бывает у тех, кто со всеми в мире и не союзник
– А чему удивляться? Сати нужен тот, кто принесет корону, а не жеребчик бле* и не твердолобый барончик из Анхальта, которых ей попеременно пророчат, - растолковала камер-юнгфер товарке.
– С жеребчиком ты загнула, а в основном права.
Унгрийцу веселость женщин от части понятна. В кого втыкать иглы как не в потомков Адама?
– Жаль с Ратгардом не сладилось.
– Было бы о чем жалеть? Поговаривают Длинноухому будет затруднительно погашать супружеский долг, - избегала Лисэль прямых обвинений и оговоров. Меньше места для фантазий.
– Не платежеспособен? Уже?
– довольно мурлычет незнакомка.
Постараться, можно представить искорки пробегающие волнами по чудесной шерстке. Колин представил. Самому сделалось смешно.
– Слишком со многими расплачиваться.
– Мог бы и уступить. По дружбе.
– Кредиторы не согласятся. Я бы не согласилась, - за себя камер-юнгфер всегда отвечает твердо. Неплохо, хоть в чем-то не терзаться сомнениями.
По злободневней тем нет?
– поскучнел Колин.
Как оказалось, нет. Или поднятая полностью не исчерпана.
– А хромоножка из Хорнхорда?
– Хромота не главный его недостаток, - через плеск воды доносится похохатывание довольной Лисэль.
Сквозняк неожиданно дернул занавесь и унгриец, прикрывшись, тихонько зафыкал, прочистить нос от навязчивых цветочных благоуханий.
– Но ведь есть и достоинства?
– О достоинствах лучше и не упоминать. То что уместится в ладошку...
Двое веселятся от души. До колик в боках.
– А корона?
– Она не тяжелей достоинств.
Не повезло, - собрался Колин двинуться дальше. Сплетни он послушает в другой раз, а дышать жасмином - кашель привяжется.
– Лисэль! Алама! Прекратите!
– одернула третья праздноязыких.
Столь искрений порыв, новой участницы несколько вразрез общей атмосфере посиделок. Унгриец тут же раздумал покидать удобное местечко. Торопиться ему некуда.
– А что такого? Семейное счастья нашей Сати, волнует многих.... Скажешь Гусмар от нечего делать обивает её пороги?... Далеко не лучший вариант. Вряд ли в Анхальте ей достанется кто-то приличней!
– заговорили наперебой с рассерженной компаньонкой.
– Я не собираю сплетен, - последовало неожиданно жесткое предупреждение.
Ответ столь же неожиданно насмешлив.
– Конечно-конечно! Ты же у
– Вот именно!
– Не поделишься?
– камер-юнгфер мастерица держать многозначительные паузы.
– Не сплетней.
Исповедница гранды!
– вплыл у Колина образ девушки с четками в руках. И судя по последней фразе от нее ждут откровений и доверительности. И не просто ждут, провоцируют.
– Лисэль, думай немного, о чем просишь.
– Всего лишь мааааленькая тайна..., - обозначила камер-юнгфер рамки своей просьбы.
– Поверь мне, большую не доверят никому. Включая исповедницу.
О чем она?
– призадумался унгриец. В словах Лисэль присутствовала некая отсылка, скрытая сноска. Касающаяся прежде всего девушки в строгой столле с галереи Зала Арок, а не фрей, блюстительнице чужих откровений.
– Упомянутая тобой маленькая тайна, - отчитывали просительницу со всей строгостью, - предназначена не мне. Следовательно не мне ею и распоряжаться.
Ему-то, в общем, она тоже без особой надобности, - и это не сомнения, безоговорочная уверенность. Еретичность в той или иной степени присуща всякому и унгрийц не исключение. Другое дело её основы. Разочарование, обида, непонимание, неприятие. У Колина за отрицанием веры, стояла.... вера!
– Тебе виднее, золотко, - не усердствовала камер-юнгфер разговорить препоясанную четками упрямицу. На таких давить бесполезно. И брать штурмом тоже.
Как величать-то вашу драгоценность?
– готов слушать Колин и имена и чужие секреты, но с толикой здорового скепсиса. Совесть, как и бумага, стерпят многое. Умолчат, и приврут. Ограничения самые умозрительные.
– Это не может даже обсуждаться, - строга исповедница.
– Стыдно повторить? Ведь так? Стыдно, Арлем?
– Лисэль!
– Хорошо, хорошо, - вновь готова примириться камер-юнгфер с упертой фрей.
– Не желаешь не говори. Но с чего Сати взъелась на Поллака?
До меня добрались, - подивился Колин вниманию благородных эсм к его скромной персоне. Чего ожидать от такого внимания? Ничтоже сумняшеся утопят или, подтолкнут кверху?
– Припомнят тебе званный обед, саин Поллак. Ой, припомнят!
– сомневался унгриец в благоприятном для него итоге трехстороннего обсуждения. Вопрос, на сколько все плохо, сделался актуальным как никогда.
– Это..., - голос Аламы мягче кошачьих лапок.
Должны быть и когти, - не доверяет Колин товарке Лисэль Любопытно, доверяет ли ей сама камер-юнгфер? И во что доверие обходиться?
– Он самый. Унгриец. Со шрамом.
– С чего ты решила что Сати на него взъелась?
– Тебя не было рядом. И если бы не обстоятельства...., - порой чувство меры изменяло Лисэль. Говорить через раз намеками, проверяя остроту ума собеседника может и забавно, но слушать и верно угадывать, утомительно.