Доживем до понедельника
Шрифт:
– И тебе неважно, как я к тебе отношусь?
– спросила снизу Рита, сбитая с толку.
– Не-а! Это дела не меняет… - со злым и шалым торжеством врал Генка, добивая поскучневшую Риту.
– Была бы эта самая пружина внутри! Так что можешь считать, что я влюблен не в тебя… - Тут ему показалось, что самое время красиво спрыгнуть. Вышло!
– …не в тебя, а, допустим, в Черевичкину. Какая разница!
Вдруг Генка против воли опустился на мат, скривился весь - дикая боль в плечевых мышцах мстила ему за эти эффекты на кольцах.
– Что, стихи небось легче писать?
–
– Вот и посвящай их теперь Черевичкиной! А то она, бедняга, все поправляется, а для кого - неизвестно… Good luck!
Она ушла.
Генка хмуро встает, массирует плечо. Потух его взгляд, в котором только что плясали чертики плутовства и бравады…
Что ж, поздно, надо идти.
Прямой путь в раздевалку с этого крыла был уже закрыт; ему пришлось подниматься на третий этаж. В полумрак погружена школа. По пути Генка цепляется за все дверные ручки - какая дверь поддается, какая нет… Учительская оказалась незапертой. Генка включил там свет. Пусто. На столе лежала развернутая записка:
Генка исследовал содержимое застекленного шкафа - действительно, лежали их сочинения. И о счастье, и не о счастье…
…Свет еретической идеи загорелся в темных недобродушных глазах Шестопала. Кроме него, - ни души не было (и до утра не будет) на всем этаже…
Полина Андреевна, мать Мельникова, смотрела телевизор. В комнате был полумрак. На экране молодой, но лысый товарищ в массивных очках говорил:
"Смоделировать различные творческие процессы, осуществляемые человеком при наличии определенных способностей, - задача дерзкая, но выполнимая. В руках у меня ноты. Это музыка, написанная электронным композитором - машиной особого, новейшего типа. О достоинствах ее сочинений судите сами…"
Стол был, как обычно, накрыт для одного человека. Обед успел превратиться в ужин.
Хлопнула дверь. Уже по тому, как она хлопнула, Полина Андреевна догадалась о настроении сына.
Он молча вошел. Молча постоял за спиной матери, которая не двинулась с места.
"Найдутся, вероятно, телезрители, - продолжал человек на экране, - которые скажут: машина неспособна испытывать человеческие эмоции, а именно они и составляют душу музыки… - Тут он тонко улыбнулся: - Прекрасно. Но во-первых, нужно точно определить, что это такое "человеческая эмоция", "душа" и сам "человек"…"
– Господи, - прошептала Полина Андреевна, глядя на экран испуганно, - неужели определит?
Она автоматически придвинула сыну еду.
"А во-вторых, учтите, что компьютерный композитор, чей опус вы услышите, - это пока не Моцарт, - снова улыбнулся пропагандист машинной музыки.
Но Илья Семенович не дал ему развернуться - резко протянул руку к рычажку и убрал звук.
– Извини, мама, - с досадой пробормотал он.
– А мне интересно!
– С вызовом Полина Андреевна вернула звук, негромкий впрочем.
Но она сразу утратила интерес к телевизору, когда сын попросил:
– Мама, дай водки.
Она открыла
– И стакан, - добавил Мельников.
Паника в глазах Полины Андреевны: стаканами глушить начал!
Мельников налил (она предпочла не смотреть - сколько) и выпил.
Уткнулся в тарелку, медленно стал жевать.
Звучала странноватая механическая музыка.
Боковым зрением старуха пристрастно следила за сыном. Потом озабоченно вспомнила:
– Тут тебе какая-то странная депеша пришла. Из суда.
Мельников взял. Вскрыл. Читает. Чем дальше читает, тем резче обозначаются у него желваки.
– Нет, ты послушай.
– И он принялся читать вслух:
Уважаемый Илья Семенович!
Не имею времени зайти в школу и посему вынужден обратиться с письмом. Моя дочь Люба систематически получает тройки по вашему предмету. Это удивляет и настораживает. Ведь история - это не математика, тут не нужно быть семи пядей во лбу, согласитесь…
– Согласись, мама, ну что тебе стоит?
– зло перебил сам себя Мельников.
Возможно, дело в том, что Люба скромная, не обучена краснобайству и завитушкам слога. Полагаю, девушке это ни к чему.
Я лично проверил Любу по параграфам с 61-го по 65-й и считаю, что оценку "4" ("хорошо") можно поставить, не кривя душой.
– Они лично, - прокомментировал Мельников, - считают!
Убедительно прошу вторично проверить мою дочь по указанным параграфам и надеюсь на хороший результат.
С приветом, нарсудья Потехин Павел Иванович.
Вот так, мама, ни больше ни меньше. И всё это на бланке суда - на бумагу даже не потратился!
– Он скомкал письмо, встал, заходил по комнате.
– Зато не пожалел усилий, чтиобы адрес узнать!
Звучала механическая музыка.
– Зачем же так раздражаться?
– сказала мать.
– Ты же сам говорил: если человек глуп, то это надолго.
– Это Вольтер сказал, а не я, - поправил Мельников автоматически.
– Но понимаешь, мама, глупость должна быть частной собственностью дурака! А он хочет на ней государственную печать поставить… Он зря старался, Павел Иваныч… В этой, по крайней мере, четверти Любины "тройки" и "четверки" зависят уже не от меня…
Я перейду в другую школу,
Где только счастье задают…
– Что-что-что? Я не поняла, Илюша… Куда ты перейдешь?
– встревожилась мама.
– Да никуда. Это стихи такие.
Потом, стоя у окна, он курил - хотя в этой комнате не имел на то права.
Опять моросит?
– поинтересовалась старуха. Он отозвался тусклым, без выражения, голосом:
– Мам, не замечала ты, что в безличных предложениях есть безысходность? "Моросит". "Темнеет". "Ветрено". Знаешь, почему? Не на кого жаловаться потому что. И не с кем бороться!
Диверсант. Дилогия
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
