Доживем до понедельника

Полонский Георгий Исидорович

А директор, не умея помочь, просто маялся заодно с ним. Чем поможешь в такой туманной беде? Интеллигентская она какая-то, странная, ускользающая от определений… Многие припечатали бы: с жиру бесится! Подмывает издевательски цитировать "Гамлета" и "Горе от ума"! Но Илью так не отрезвить: он легко подомнет Николая Борисовича на этом поле, выиграет по очкам. А попутно договорится до гораздо худшей, до реальной беды! Черт… Не толковать же с ним о спартанцах, в самом деле, об этих античных

чемпионах выносливости?

Шляпа Николая Борисовича брошена на диван, а хозяин ее - с голодухи, видимо, - настроен сейчас элегически.

–  Историк!
– произнес он с едкой усмешкой.
– Какой я историк? Я завхоз, Илья… Вот достану новое оборудование для мастерских - радуюсь. Кондиционеры выбью - горжусь! Иногда тоже так устанешь… Мало мы друг о друге думаем. Вот простая ведь: завтра - двадцать лет, как у нас работает Светлана Михайловна. Двадцать лет человек днюет и ночует здесь, вкалывает за себя и за других… Думаешь, почесался кто-нибудь, вспомнил?

–  Ну, так соберем по трешке… и купим ей… крокодила, - бесстрастно предложил Мельников.

–  У тебя даже шутки принципиальные. И ты мне с этим юмором - надоел!
– сказал Николай Борисович, возобновляя свое облачение, чтобы уйти, наконец.

–  Вот и отлично… И дай мне отпуск.

–  Не дам!
– заорал директор.

–  На три недели. А если нельзя - освобождай совсем, к чертовой матери!

–  Ах, вот как ты заговорил… Куда ж ты пойдешь, интересно? Крыжовник выращивать? Мемуары писать?

–  Пойду в музей. Экскурсоводом.

–  А ты что думаешь, в музеях экспонаты не меняются? Или трактовки?

–  Я не думаю…

–  Какого ж рожна…

–  Там меня слушают случайные люди… Раз в жизни придут и уйдут. А здесь…

–  Меня твои объяснения не устраивают!

–  А учитель, который перестал быть учителем, тебя устраивает?!

–  Ну-ну-ну… Как это перестал?

–  Очень просто. Сеет "разумное, доброе, вечное", а вырастает белена с чертополохом.

–  Так не бывает. Не то сеет, стало быть.

Мельников неожиданно согласился:

–  Точно! Или вовсе не сеет, только делает вид, по инерции… А лукошко давно уж опустело…

–  Ну, знаешь… Давай без аллегорий. Мура это все, Илюша. Кто же у нас учитель, если не ты? И кто же ты, если не учитель?

Мельников поднял на него измученные глаза и сказал тихо:

–  Отпусти меня, Николай! Честное слово… а? Могут, в конце концов, быть личные причины?

И Николай Борисович сдался. Оттягивая узел галстука вниз, он выругался и крикнул:

–  Пиши свое заявление… Ступай в отпуск, в музей… в цирк! Куда угодно…

Мельников, ссутулясь, вышел из кабинета - и увидел Наташу. Она сидела в маленькой полуприемной-полуканцелярии и ждала. Кого?

Вслед за Мельниковым, еще ничего не успевшим сказать,

вышел директор.

–  Вы ко мне?

–  Нет.

Заинтригованный Николай Борисович перевел взгляд с Наташи на Мельникова и обратно. Как ни устал Эн Бэ от этих бурных прений, а все же отметил с удовольствием, что новая англичаночка, независимо даже от ее деловых качеств, украшает собой школу.

Всем почему-то стало неловко.

Эн Бэ вдруг достал из портфеля коробку шоколадных конфет, зубами (руки были заняты) развязал шелковый бантик на ней и галантно предложил:

–  Угощайтесь.

Каждый из троих взял по конфете.

Директор еще постоял в некоторой задумчивости, покрутил головой и поведал Наташе:

–  Честно говоря, жрать хочется! Всего доброго…

А Мельникову показал кулак и ушел.

–  Пойдемте отсюда, - спокойно сказала Наташа и подала Илье Семеновичу его портфель, который она не забыла захватить и с неловкостью прятала за спиной. Из школы вышли молча. Ему надо было собраться с мыслями, а она не спешила расспрашивать, спасибо ей.

Во дворе Мельников глубоко втянул в себя воздух и вслух порадовался:

–  А здорово, что нет дождя.

Под дворовой аркой они опять увидели Николая Борисовича, которого держал за пуговицу человек в макинтоше и с планшеткой - видимо, прораб. Он что-то напористо толковал про подводку газа и убеждал директора пойти куда-то, чтобы лично убедиться в его, прораба, правоте.

Мельников и Наташа прошли мимо них. Взглядом страждущим и завистливым проводил их Эн Бэ.

* * *

В этот час в школе задерживались после уроков несколько человек из девятого "B".

–  Ребята, ну давайте же поговорим!
– убеждала их изо всех сил комсорг Света Демидова.
– Сыромятников, или выйди, или сядь по-человечески.

Сыромятников сидел на парте верхом и, отбивая ритм на днище перевернутого стула, исполнял припев подхваченной где-то песенки:

Бабка!

Добра ты, но стара.

Бабка!

В утиль тебе пора!

По науке строгой

Создан белый свет.

Бабка,

ну, ей-богу,

никакого бога нет!

Костя Батищев и Рита тихонько смеялись на предпоследней парте у окна. Он достал из портфеля человечка, сделанного из диодов и триодов, и заставлял его потешать Риту.

Черевичкина ела свои бутерброды; Михейцев возился с протекающей авторучкой; Надя Огарышева и Генка сидели порознь, одинаково хмурые.

–  Ну что, мне больше всех надо, что ли?
– отчаивалась Света.
– Сами же кричали, что скучно, что никакой работы не ведем… Ну, предлагайте!