Драконьи булочки

Петровичева Лариса

Элли шмыгнула носом и порывисто обняла меня. Некоторое время мы стояли просто так, а потом я сказала:

– Тебе нужно отдохнуть, это хозяйский приказ. Выпей сейчас чаю и ложись спать.

На том мы и расстались.

В пекарне горел приглушенный свет. Я открыла дверь, вошла внутрь и услышала, как Большой Джон рассказывает:

– И вот я повис в этой трубе, а концерт уже начался. И представь себе: зрители смотрят, актеры танцуют, а я болтаюсь над сценой, как сосиска в коптильне!

Я прошла через зал,

обогнула стойку и ощутила укол горечи. Все было таким новым, таким хорошим – и все могло рухнуть завтра. Мне придется закрыть дело и остаться в Шине – просто напоминанием всем и самой себе о том, что у меня было и что я потеряла.

Как вообще с этим можно жить?

Большой Джон сидел у чарной печи, привалившись к ней спиной. На столе перед Ораном стоял целый полк маленьких стаканчиков – дракон был занят тем, что раскладывал в них бисквит. Работы было много.

– Джина? – удивленно спросил он, оторвавшись от бисквита. – Ты почему не спишь?

– Так, – я махнула рукой и опустилась на табуретку. – Что-то думки атакуют. Хочется завтра победить, но… страшновато, честно говоря.

Оран понимающе кивнул.

– Как ночь перед экзаменом, правда? Мне тоже не по себе. Тут всем не по себе.

Когда он признался, что ни разу не готовил трифли, во мне что-то упало. Вот и провал, вот и продавай свое дело… Но Оран нашел рецепт в кулинарной книге и взялся за дело с той энергией, которая охватывает ученого, когда тот вступает на неизведанную территорию. Сейчас, глядя на его лицо, озаренное вдохновением, я впервые по-настоящему поверила в то, что у нас все может получиться.

Мы победим. Пакуй вещички, Женевьева.

– Ты разобрался с рецептом? – спросила я. Оран кивнул.

– На самом деле он очень простой. На дно стаканчиков кладутся бисквиты. Сверху слой из сливочного сыра и сахара, я все это пробью в мешалке, будет, как облачко. Потом желатин, персики… все это смешивается и заливается в стаканчики.

– Стаканы не разбились? – спросила я. Большой Джон посмотрел так, словно хотел сказать, что здесь работают профессионалы.

– Триггви все доставил в лучшем виде! И стаканы, и персики! Теперь главное, чтоб морозильный шкаф справился и все заморозил.

– Времени достаточно, – ответил Оран, укладывая бисквит в последние стаканчики. – И получится вкусно, намного вкуснее, чем шоколадные пирожные.

Он задумчиво посмотрел на полк стаканчиков и пробормотал:

– И почему я раньше не готовил трифли? Выглядит интересно.

– Наверно, потому, что тебе нравится работать с тестом, – сказала я. Оран пожал плечами.

– Да. Нравится. Тесто ведь в каком-то смысле живое. Когда я к нему прикасаюсь, то это будто акт творения. Не просто круассаны, а настоящее творчество.

Я улыбнулась. Нет, он был не просто кондитером, мой Оран. В каждом движении его души была настоящая поэзия – именно

она превращала круассаны и пирожные в произведение искусства.

В конце концов, круассаны подают во всех пекарнях королевства. Но нигде нет таких, как у нас.

– Ты, наверно, смог бы работать скульптором, – сказала я. – Ты оживляешь тесто, а они камень и глину.

– Киллиан, кстати, так и говорил, – признался Оран. – Мол, лучше бы я возился не на кухне, а в скульптурной мастерской. Но тесто кажется мне живее камня.

– Где он сейчас? – поинтересовалась я. – Уехал, передав послание?

– Я уговорил его остаться до завтра и попробовать трифли, – признался Оран и вдруг дотронулся до груди, там, где лежал узор из перьев. – И еще сказал, что, возможно… скоро все будет кончено. Проклятие развеется.

Я поднялась с табурета, подошла, взяла его за руку – так мы и стояли несколько долгих мгновений, окутанные своей надеждой и верой в лучшее.

– И ты снова сможешь летать? – спросила я. Оран улыбнулся, вдруг сделавшись растерянным и совсем юным, словно воспоминание о небе стряхнуло с него годы скитаний и боль этих долгих лет.

– Смогу, – кивнул он. – И обязательно покажу тебе небо. Но сначала давай победим.

***

Я все-таки смогла заснуть на диванчике в своем кабинете и поднялась уже утром, когда пекарню наполнил запах свежего хлеба, а на двери звякнул колокольчик – пришли первые покупатели. Приведя себя в порядок, я вышла и увидела вдову Тимоти: она заказала омлет с овощами и со вздохом уселась за столик у окна.

– Джина, Джина! – сказала вдова. – Ты сегодня обязана победить. Знаешь, почему?

– И почему же? – поинтересовалась я, принимая из рук Алпина чашку кофе.

– Потому что от свиных котлеток “Вкуса навсегда” у меня изжога! – призналась вдова. – Кто б знал, что они туда кладут, но изжога исключительная.

– Скажу вам по секрету, если все перестанут там заказывать, “Вкус” уйдет из Шина сам, – сказал Алпин, ставя тарелку перед вдовой, но та только рукой махнула.

– У них ведь вкусно. И вкус какой-то привязчивый, хочется еще и еще. А потом изжога, – вздохнула вдова. – Лучше бы их совсем не было.

– Ну, вы знаете, за кого тогда голосовать, – улыбнулась я и пошла к морозильному шкафу.

Оран сидел на табуретке, пил, судя по его виду, уже не первую чашку кофе и, увидев меня, признался:

– Сегодня десертов не будет, я устал с этими трифлями, как собака.

– Конечно, отдыхай, – я погладила его по плечу и заглянула в морозильный шкаф. Стаканчики с трифлями толпились в нем, напирая друг на друга, и каждый был произведением искусства. Нежный бисквит, плотное облако сырной массы с персиками и сверху прозрачный слой золотистого желе с аккуратно уложенными персиковыми кусочками – да, такого в Шине еще не видели.