Драконья оспа

Вкуфь Вера

Юрка сжался на месте и, кажется, потемнел. Оля коротко моргнула, чтобы хоть как-то прогнать ощущение, что гангрена атакует парня уже сейчас. Ей никогда не нравилось, когда кто-то — особенно врачи — в третьем лице рассуждают о присутствующем, рассказывая кому-то о его состоянии. А о нём самом забывая, будто он — ничто. И можно не щадить его ушей или даже чувств. Но сейчас Оля как никогда понимала тех, кто так делает. Просто бывают моменты, когда гордость и самолюбие — не самые приоритетные задачи. Важнее получить информацию.

— … и

дальше будет распад личности, слабоумие и соответствующие состоянию физиологические дефекты, — неутешительно подвёл итог Владимир, просверливая Олю вдруг посветлевшими глазами. Чем и пригвоздил окончательно.

Той не хотелось в это верить. Не может же быть так, что просто был нормальный человек, и сразу — овощ. Но Юрка всё так же молчал, не споря с отцом. И рассеивая ей последнюю надежду. Значит — правда.

Внутри что-то хрустнуло. Отчего снаружи появилось желание что-нибудь стукнуть. Но сейчас не до поломок чужой мебели.

— И что, такие у всех последствия? — без цвета в голосе поинтересовалась Оля.

— Нет, — мотнул головой Владимир, покосившись на пузатую и полную бутылку коньяка, но так и не став её открывать. — Многие восстанавливаются через какое-то время, как после гриппа. Некоторые даже становятся ещё здоровее — вообще перестают болеть, — невесело хмыкнул мужчина. — Ну, у кого-то случается порок сердца, который, в принципе, можно компенсировать. А бывает и так…

Он, словно конферансье в конце выступления, развёл руками и склонил голову, демонстрируя намечающуюся лысину.

А Оля почувствовала себя очень уставшей. Словно кто-то откачал от мозга кровь, и теперь клонит в бесполезный, болезненный сон. А мир окутывается паутиной, приглушаясь и уничтожая все иные, не паутинные связи. Так вот чего Юрка пришёл тогда в поликлинику…

— И что, совсем ничего нельзя сделать? — предприняла последнюю попытку взбодриться Оля.

Голова Владимира сразу живо дёрнулась вверх.

— Я хотел… что-то сделать. Но, наверное, не правильно рисковать одними, чтобы спасать других. Да, Юр?

Юрка недовольно дёрнулся, услышав своё имя. Но поднял твёрдые и решительные глаза на отца.

— Да! — коротко отчеканил он и больше не опускал головы.

Паутинья вязкость снова сгустилась в комнате. Оле стало немного казаться, будто вокруг неё происходит спектакль. Что-то вроде интерактивного, когда зритель становится участником. И Юрка с Владимиром — даже не актёры, а какие-то куклы. Сердце неприятно кольнуло.

И, заставляя себя вернуться в нормальное измерение, Оля поспешила подать нормальный, человеческий голос:

— А если от этих «последствий» сделать инъекцию?

Оба, конечно, сразу поняли, о чём говорит Ольга.

Если ввести не сам вирус в организм, а заражённую гангреной кровь? Иммунитета Ольги должно же хватить, чтобы победить даже не сам вирус, а его ослабленные чужим иммунитетом последствия! По крайней мере, ей очень хочется так думать.

— Из кого? — живо поинтересовался Владимир,

а его густые брови взлетели по лбу в лёгком удивлении.

Ответить никто не успел, а Оля вместе в Владимиром синхронно вздрогнули, потому что не ожидали, что задеревеневший Юрка вдруг придёт в движение.

Словно Самсон, пытающийся вырваться из предательских пут, парень вдруг засветился жизнью, соскакивая на конец дивана и выпячивая вперёд грудь.

— НЕТ! — рявкнул он так, что у Оли от неожиданности подпрыгнуло и заколотилось сердце, а Владимир на долю секунды сжал сложенные одна над другой руки.

Юрка со злостью глянул на Олю, а потом, с не меньшей — на отца.

Но тот, не поведя бровью, выдержал его. А потом перевёл внимание на Ольгу.

— Попробовать можно, — заключил он. — Антитела у тебя вроде распадаются только при изъятии. Но процедуру можно проводить и напрямую, без изъятия. Но сама понимаешь — гарантий нет никаких. Для всех.

Он особенно выделил голосом последнее слово. И виртуозно-коротким жестом, опускаясь в глубину кресла, дал понять, что аудиенция окончена.

Ольга на ватноватых ногах поднялась и машинально сделала шаг к дверям. Не зная, пойдёт ли с ней Юрка. Или останется доказывать что-то отцу. Или вообще останется и больше никогда не выйдет с ней на связь. Всё, что должно будет случиться дальше, оставалось для неё тайной, скрытой той самой паутиной какого-то противного паука. Или паучихи. Они — злее.

У самого порога за спиной раздались шаги. Если прислушаться — Юркины. И Оля, припомнив миф об Орфее и Эвридике, не оборачивалась ни на лестнице, ни на выходе из дома. Суеверная и иррациональная тревога. Впрочем, вся тревога, наверное, такая.

На улице было душно. И пасмурно, перед грозой. Где-то далеко не очень весело покрикивали птицы. Но дышать всё равно стало легче. А небесная серость почти сияла.

Неудобно изогнутая скамейка ужасно-коричневого цвета будто для того и создана — бухнуться на неё посильнее, чтобы раздался жалостный древесный скрип. Усесться поглубже — неудобно. Закинуть одну ногу на другую. Ещё хуже. На зло всем и вся бухнуться локтем на железный подлокотник и, хоть и задело нервы, всё равно остаться в таком положении. Запах сигарет из урны рядом — как раз в тему.

Юрка, наверное, решил весь день изображать деревянного болванчика. Вон, идеально ровно уселся на другой край скамейки и замер, будто позируя невидимому художнику. Натурщик хренов. Бесит…

Как же неудобно сидеть.

— Извини, а когда ты собирался мне рассказать? — вроде как вежливо начала Оля, но на середине фразы голос предательски подпрыгнул. — Когда началось бы слабоумие, и ты начал путать меня с кружкой?

— ЗАТКНИСЬ!

Крикнул Юра так резко и громко, что Оля подпрыгнула. И опасливо покосилась на ожившего вдруг парня, лицо которого стало таким злым, словно рядом с ней посадили исчадие ада. Или она сама стала для него исчадием ада.